Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
Шрифт:
Теперь, глядя в окошко бойницы на Алёшу в кольчуге и шлеме, с мечом в руках ставшего под стеной города, который он, Добрыня, должен был защищать, прославленный храбр, проживший большую нелегкую жизнь, ощутил вдруг усталость и горечь. Он не испытывал никаких вражеских чувств к Алёше. Напротив, он со страхом думал о том, что вдруг по злой воле судьбы им придется скрестить мечи — ему с другом и побратимом Алёшей. Они обменялись нашейными крестами, они поклялись друг другу в верности. Совсем недавно он собирался ехать сватом к братьям Петровичам, просить их отдать сестру Елену в жены Алёше Поповичу. Когда теперь твоя свадьба, Алёшенька? Неужто суждено ему, Добрыне, обагрить свой меч кровью названого брата или самому пасть от его меча? Но ведь так и будет, так может быть, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть. Брат — на брата, отец — на сына! За что? Почему? Междоусобицы, борьба за власть, за богатство, за земли — вот страшное зло, которое ведет Русь к погибели. Всю свою жизнь посвятил он борьбе с этим злом. Он хотел видеть родную землю единой. Добрыня без тени недоброго чувства смотрел на Алёшу. В его взгляде была нежность и грусть. Он на мгновенье прикрыл опаленные ярким солнцем и сияющим белизной снегом глаза, и ему захотелось, чтобы все это оказалось страшным сном, наваждением — и суздальцы под стенами Новгорода и предстоящая битва. Но всё это было явью. И сам он не имел права на пустые раздумья. Он стоял перед лицом врага, которого ему надобно было перехитрить силой воинского искусства, одолеть, победить.
Добрыня подал сигнал. Распахнулись створки тяжёлых ворот. И вот уже первые ряды пеших ратников с двузубыми рогатинами наперевес сбежали по льдистому покатому спуску. Как какое-то единое острие, врезались в похожую на бесформенное тесто людскую толщу.
Хлынули в брешь!
По телам и головам поверженных врагов и павших соратников!
С криком и свистом!
Свирепым вихрем!
Сминая! Топча! Давя!
Волоча за собой кровавый хвост!
Вперёд!
Так, как и предполагал Добрыня, противник пытается отрезать их от ворот, оттесняет всё дальше и дальше.
А следующая волна пеших воинов, вырвавшаяся из детинца, уже ограждает всадников, подставляя под удар себя.
Мелькают, сверкают, блещут мечи и копья, сабли и секиры. Гуляют тяжелые палицы. Ну еще немного! Кажется, пробьются! Не отрываясь от окошка бойницы, Добрыня не спускает глаз с Василька. Это он должен доставить наказ воеводы в Зверин монастырь. Когда-то главнокомандующий Добрыня вот так же посылал гонцом в осаждённый печенегами Чернигов молодого тогда юношу Алёшу Поповича. Пробиться, доставить весть о том, что уже идет, что уже близка помощь — надо только продержаться. Как иной раз поворачивается жизнь! Тогда под стенами Чернигова стояли поганые степняки. А нынче под стенами Новгорода стоит Алёша. А Василёк… Вот на него налетел всадник на черном коне, вскинул меч. Не дотянулся! Сам упал, получив сзади удар дубиной от пешего ратника. Василек свалил другого. Он не высок, тонок в кости и берет не силой — ловкостью. Ну, ещё немного! Ещё немного, и они пробьются!
Алёша Попович не видел своего друга, стоявшего у окошка бойницы. Он, конечно, знал, что новгородский посадник Добрыня принял на себя командование обороной города и что он непременно должен быть где-нибудь здесь, на стене. И он, так же как и Добрыня, думал о страшном зле, раздирающем на части Русь, заставляющем людей пролить братскую кровь, и отгонял от себя мысль о том, что может статься так, что они с Добрыней встретятся с мечами в руках.
Суздальский князь, под чьим началом объединенная дружина суздальцев и ростовчан разбила новгородцев на Югорской земле, вёл их и сюда. Он был умелый воин. И недаром Суздаль в последнее время главенствовал не только над старым Ростовом, которому когда-то был подчинён, но и над многими прочими юродами севера. Побаивались и искали его дружбы и другие княжества, казалось бы независимые от него. Он был уверен, что разгромит новгородцев, как только они посмеют выйти из-под защиты крепостных стен, и теперь — считал он — этот час наступил. Можно было не сомневаться, что попытка осажденных дать бой потерпела полную неудачу. Его воины даже не дали новгородцам возможности выйти из крепости. Только этот небольшой отряд конницы да несколько десятков пеших успели проскочить и оказались на поле боя. А потом суздальские воины по его приказу навалились на ворота — и на эти, откуда новгородцы, по-видимому, намеревались вывести дружину, и на остальные. Теперь осажденные заперты крепко-накрепко. Их головной отряд разбит. Один за другим валятся посеченные мечами суздальцев и ростовчан пехотинцы. А небольшую группу всадников отогнали далеко от крепости, и те, потеряв от страха головы, скачут неведомо куда — только прочь с поля боя.
Князь подъехал к воеводе Поповичу, командовавшему ростовскими полками, и сказал, посмеиваясь:
Скоро Добрыня доест с голодухи всех собак и городе, и Господин Великий Новгород распахнет ворота детинца. — Он был доволен и своей победой над хвастливыми новгородцами и тем, что завоевал эту победу на глазах прославленного храбра Алёши Поповича. Но Алёша не слушал, что говорил ему князь. Поднявшись на стременах, он с тревогой следил за новгородскими всадниками. Они уже были далеко — почти у самого вала. Нет, его, конечно, тревожило не то, что несколько новгородцев, бежав, спасутся от суздальских мечей. Не зря ведь он проходил воинскую науку под началом Добрыни. Он тоже помнил Черниговское сражение. Помнил и то, как скакал по поручению Добрыни в осаждённый город. Вот так же, как и эти ратники, что полегли тут сейчас, прикрывали его тогда Илья Муромец, Торопок и другие друзья-товарищи. Алёша, конечно, не знал о воинских отрядах, скрывавшихся в лесах Зверина монастыря, но догадался: Добрыня послал гонца, послал туда, откуда ждет помощи. Он и не собирался давать боя суздальско-ростовским полкам. Все это сделано только для того, чтобы провести сквозь кольцо осаждающих гонца. Не слушая князя, Алеша вдруг стеганул коня, свистнул и, сорвавшись с места, ринулся в погоню. Он скакал с небольшим отрядом дружинников, мечом прокладывая себе дорогу, невзирая на то, что перед ним были свои союзные войска, а не вражеские воины.
Добрыня, всё так же неотрывно глядевший в бойницу, понял, куда и зачем скачет Алёша.
И буланый конь Алёши и кони его дружинников были, конечно, сытей и сильнее. Расстояние между всадниками все уменьшалось. Двое новгородских, получив приказ или же по своей воле, придержали коней и повернулись лицом к преследователям. Сшиблись в рукопашной. Вот один, подняв на дыбы коня, отбивался, как медведь от своры собак. А они со всех сторон кололи и рубили его, пока он не свалился под копыта коней. Вот свалился с коня второй. Упал и конь, придавив всадника. Но погоня все же задержалась, и Василёк вместе с несколькими товарищами ушёл дальше. И снова вытянулись на бегу кони. Казалось, они летели, не касаясь земли. Впереди на своем буланом — Алёша. Теперь приотстал Василёк. То ли конь притомился, то ли сам он понял, что не уйти ему от всадника на буланом. Как и те двое, он повернулся к врагу. Яростное солнце било в глаза, и Добрыня не мог уследить за поединком. Он видел только, как, сойдясь грудь в грудь, наседая друг на друга, топчутся на снегу кони. Он шумно дышал, будто это он сам сейчас бился там с Алёшей. И остальные, все, кто стоял на стене, тоже всей душой были там, где не на жизнь, а на смерть сражались два всадника, двое русских — новгородец и ростовчанин.
Вдруг Василёк запрокинулся навзничь. Конь его, будто выжидая, не поднимется ли седок, еще немного потоптался на месте, а потом понесся дальше, волоча за собой застрявшего в стременах убитого. Остальные всадники были уже у леса. Погоня повернула назад.
Добрыня в бессильной ярости сжал рукоять меча. Теперь он готов был встретиться на поле боя со своим бывшим учеником и другом. Алёша просил его быть сватом. Он будет им. Только сосватает он Алёшеньку не с боярской дочкой Еленой — он его сосватает с костлявой старухой смертью! Он и сам не знал, что так успел привязаться к этому ловкому расторопному юноше с умным взглядом и веселой улыбкой. И вдруг Добрыня вспомнил, кого напоминал ему Василёк. Алёшу Поповича — вот кого. Алёшу, когда тот был молодым.
На следующее утро, когда в переполненной Софии шла ранняя, служба, перед народом выступил архиепископ. Его взволнованный голос, усиленный вмурованными в каменные своды полыми кувшинами — голосниками, гремел на весь храм. Он сказал, что видел ночью сон. Явился ему во сне святой Николай. Ему ведомо, сказал он, как бедствуют новгородцы. В городе голод и мор, он окружен многочисленным врагом. Но пусть новгородцы ничего не страшатся. Пусть снимут со стены икону божьей матери, — архиепископ, вытянув руку, указал на икону в богатом золотом окладе, висевшую перед взорами молящихся, — и выйдут из города, неся ее впереди своей дружины. И тогда придет спасение. Перед её святым ликом смутятся враги, не посмеют поднять оружие. А если все же помутится их разум и захотят они крови, матерь божья поможет новгородцам одолеть нечестивцев. Пошлет им на помощь божью рать. Он сделал паузу, словно давая слушателям осознать его слова. И действительно, паства восприняла сказанное не сразу. Сначала наступила долгая тишина, а потом по рядам прокатился радостный вздох. Пока он говорил, двое седобородых старцев монашеского вида сняли со стены икону и передали ее вышедшим вперед высоким плечистым дружинникам, которые, перёд тем как принять оправленную в золото доску с изображением божьей матери, опустились на колени и поцеловали край золотого оклада. И все, по крайней мере все мужчины, находившиеся в церкви, были готовы хоть сейчас идти за крепостные стены, предстать перед чужим войском под защитой святой иконы. А если всё же придётся, то они готовы были сражаться и умереть.
Под набатный звон Софии распахнулись главные ворота. Впереди дружины плыла над головами воинов, сияя на солнце золотым одеянием, божья матерь. Но осаждавших не остановил ее светлый лик. Тучи стрел вонзились в её плащ, отчеканенный из тонкого золотого листа, в незащищенное окладом открытое скорбное лицо. Если бы божья матерь была не подобьем, выведенным красками на доске, а живой, то она бы в этот час ослепла от пробивших её очи стрел.
И тут новгородцы ринулись в бой. Уже не имело значения, что их во много раз меньше, чем осаждавших. Они знали, что защищают сейчас не только себя, но и пресвятую деву и она тоже не обойдет их обещанным заступничеством. А сейчас они отчаянно бились сами. Всё! И неважно было в этот час, как они жили до сих пор меж собой, кто с кем кумился, кто с кем перечился, кто какого был роду-племени. Рядом сражались боярин Ставр и его противник Ратибор. Бились Садко и Васька Буслай со своей ватагой. Бояре, купцы, простолюдины… И девка Чернавка, стоя на стене вместе с другими женщинами, венчаными женами, почтенными матерями семейств, швыряла камнями в суздальских ратников. И все же новгородцам, наверное, было не выстоять. Но тут стоявшие на стене увидели на дороге войско: впереди конница, за ней — пехота. Несомненно, это была обещанная подмога.
— Небесная рать! — кричали на стенах.
— Христовы воины!
— С нами бог и пресвятая богородица! — гремел радостный вопль новгородцев.
Нападавшие тоже увидели войско, спешившее на помощь осажденному городу. И князь, окруженный своими боярами, и подъехавший к нему воевода ростовчан Алёша Попович с тревогой вглядывались в двигавшуюся по дороге рать. Уже можно было разглядеть всадников в кольчугах и шлемах. Это была воинская дружина. Чья?
— Может, галицкая? Или полоцкая? — сказал Алёша Попович.