Повесть о солдатском бушлате
Шрифт:
Макаров стоял перед майором, вытянувшись по стойке «смирно».
— Так точно. Ясно, — сказал он. — Больше не повторится, товарищ майор.
Дежурный по части круто повернулся и так же широко зашагал обратно, к штабу.
Ребята ошеломлённо смотрели на Макарова.
— Станислав Михайлович, — первой заговорила Люда Лепёшкина, — вы же не виноваты, вы бы сказали ему…
— Во-первых, не «ему», а дежурному по части, а во-вторых, Лепёшкина, в армии не оправдываются. Понятно? Ну а вы, — он сердито повернулся к Терёхину и его друзьям, — что скажете? Довольны? Допрыгались?
— А что
— Ох, Терёхин, — сказал Макаров, — трудно тебе придётся в армии…
— Ничего! Мой брат говорит: «Службу понимать надо…»
— Вот и я говорю: будешь полы драить в казарме.
— А я откажусь!
— А тебя тогда в увольнение не пустят.
— А я в самоволку убегу!
— А тебя на гауптвахту посадят.
— А я и с гауптвахты убегу!
— Не убежишь. Там часовые.
Опять разговор незаметно ушёл в сторону. Тягучая, нескончаемая начиналась перепалка, словно бесконечная игра в города, когда в ответ на название города нужно произнести другое, начинающееся на последнюю букву предыдущего.
— Ладно, — холодно сказал Макаров. — Нечего болтать попусту. Нас и так уже заждались в столовой.
Обжигающий ветер становился всё сильнее. Он выматывал силы, сбивал дыхание, и теперь ребята шли молча.
Солнце скрылось. Всё вокруг потускнело. Начиналась пурга.
Макаров опять перешёл во главу цепочки. Последние полчаса лыжню прокладывал Борька Терёхин. Иногда на его место становилась Зойка Котельникова, потом её сменял Генка Смелковский. Но все трое уже начинали выбиваться из сил, и Макаров решил, что надо дать им отдохнуть. Однако только он повёл цепочку за собой, как сзади закричали: упала Валя Горохова. Упала на совсем ровном месте — просто зацепилась одной лыжей за другую. Упала и не поднималась.
У Макарова тревожно ёкнуло сердце, он бросился туда, где вокруг Гороховой толпились ребята. Он подбежал к ним и увидел, что Валя уже стоит на ногах.
— Ну, что стряслось? Ударилась? Ногу растянула? — торопливо спрашивал он, готовый уже к самому худшему.
— Нет, — сказала Валя, — ничего не случилось.
— А что же ты лежала?
Валя смущённо молчала, стряхивая снег с лыжного костюма.
— Стас, она отдыхала! Устала, говорит! — наперебой закричали ребята.
У него отлегло от сердца, но тут же он понял, что радоваться особенно нечему. Макаров хорошо помнил, как во время первых марш-бросков, когда он был ещё новичком, его тянуло упасть на землю и лежать, лежать не вставая. Это был скверный признак.
— Вперёд! Вперёд! — подбадривая себя, сказал Макаров. — Вот зайдём за сопку — там отдохнём. Только не растягиваться, а то потеряем друг друга. Вперёд! Вперёд! — повторил он.
Странное дело — Макаров не раз замечал за собой это свойство: обычно он волновался и беспокоился заранее, загодя, когда же наступал решающий момент, когда вплотную надвигалась опасность, он вдруг успокаивался, самообладание возвращалось к нему. Сейчас Макаров надеялся, что в распадке между сопками они укроются от ветра и наберутся сил.
Если бы не этот проклятый ветер! Он спутал, сбил все расчёты. Вообще,
Худая Борькина фигура в коричневом лыжном костюме маячила впереди. Макаров двинулся за ним вдогонку. Он знал: сам Борька скорее свалится, чем попросит помощи. Может быть, и права была Татьяна Васильевна, когда говорила, что нужно дать этому мальчишке какую-нибудь ответственную должность, сделать его начальником ребячьего штаба или командиром похода или придумать ещё что-нибудь… Она верила, что это обязательно повлияет на него. Может быть, она и была права, но всё-таки…
В этот день Макаров вёл занятия кружка радиотелеграфистов. Уже успел схлынуть первоначальный ажиотаж, и в кружке теперь занималось всего семь человек. В первые дни записался почти весь класс, а потом — кому показалось скучно, кому трудно выстукивать бесконечные тире и точки. Ушёл из кружка и Терёхин, а за ним — сразу почти все мальчишки. Это не было для Макарова неожиданностью. Он прекрасно знал, что даже в армии, в учебных подразделениях, где не особенно-то считаются с желаниями и наклонностями, далеко не каждый становится классным радиотелеграфистом — просто не всякому дано овладеть этой профессией. Зато те, кто остался в кружке, остались прочно. Макаров был уверен, что теперь они уже всю жизнь будут охотиться за позывными, едва уловимыми сквозь треск атмосферных разрядов, едва различимыми — и потому ещё более дорогими для каждого истинного радиста.
И всё-таки поначалу Макаров надеялся заинтересовать и Терёхина.
Надеялся, что увлечётся парень радиоделом и переменится. Но вот напрасно, оказывается, надеялся… «Ну ничего, — говорил он себе, — впереди ещё военная игра, поход, стрельбы в тире, что-нибудь да заденет Терёхина за живое, ни один мальчишка не устоит перед такими вещами…»
В этот день он занимался со своей «великолепной семёркой», как, конечно же, сразу окрестили ребята его кружковцев, когда вдруг в класс ворвалась Люда Лепёшкина.
— Станислав Михайлович! Станислав Михайлович! — чуть не плача, закричала она. — Скорей! Там мальчишки кошку хотят сбрасывать с чердака! Скорей!
— Какие мальчишки? Какую кошку? — сердито спросил Макаров. Ещё не хватало ему гоняться по чердакам за кошками! И откуда только эта Лепёшкина всегда знает, что и где делают мальчишки?..
— Наши мальчишки кошку мучают! Быстрей! Помогите, Станислав Михайлович! — В глазах её стояли слезы, она схватила Макарова за рукав и тянула за собой.
Макаров выскочил из класса и вслед за Лепёшкиной побежал по коридору к узкой лестнице, ведущей к чердачной двери.
Дверь была заперта изнутри.
Люда забарабанила кулаками.
— Терёхин! Открой сейчас же! Слышишь, открой!
В ответ раздался отчаянный кошачий крик. Потом смех мальчишек.
— Лепёшкина, не упади в обморок! — кричали оттуда. Иди пожалей свою кошечку!
— Терёхин, открой! — громко сказал Макаров.
На чердаке сразу стало тихо. Потом дверь распахнулась и Макаров увидел Борьку Терехина. Мимо его ног стремительно пронеслась кошка.