Повесть о солдатском бушлате
Шрифт:
Ребята сгрызли конфеты, от которых, казалось, стало еще холоднее, потом поровну поделили бутерброды, отыскавшиеся у Зойки Котельниковой: и тут её родители позаботились, не могли они отпустить её в поход без бутербродов; поделили и два яблока, которые прихватила с собой из дому Валя Горохова.
Больше ничего ни у кого не было. Кто же думал, что эти пятнадцать километров так растянутся?
Это была ещё одна ошибка. «Идёшь в лес на день — бери хлеба на три» — так, кажется, говорится. Если бы у них сейчас был с собой хлеб, если бы были спички, они бы могли сидеть здесь хоть до утра. Если бы…
Макаров старался не думать об этом, но думай не думай, а это была его вина, никуда не денешься.
Сначала он ещё надеялся, что ребята, отдохнув немного, смогут снова встать на лыжи и двинуться вперёд. Но сейчас, глядя на них, понял: это была напрасная надежда. Теперь, когда короткий день уже кончился и наступили серые сумерки, идти было бы ещё труднее. И опаснее.
Впрочем, со стороны на них взглянуть — кажется, просто присели отдохнуть туристы, сейчас поднимутся и пойдут дальше. Только костра не хватает и песен. Ребята кто сидел, кто стоял, тесно прижавшись друг к другу. Своим плечом Макаров чувствовал плечо Люды Лепёшкиной и явственно ощущал, как трясёт её мелкая дрожь.
— А вот была бы у нас рация, мы бы сразу сообщили, где мы, правда, Станислав Михайлович? — Люда выговорила эту фразу как-то особенно старательно и медленно, словно бы с усилием, точно человек, обучающийся говорить на чужом языке, — замёрзшие губы не слушались её.
— А вот был бы у нас вертолёт, мы бы в него сели, правда. Лепёшкина? — тут же отозвался Генка Смелковский.
Они ещё шутили, никто не хныкал, не жаловался, но Макаров видел, что и Генка Смелковский, и Дима Иванов тоже не могут унять дрожь. Слишком легко — по-лыжному — они были одеты.
Пожалуй, сам Макаров был одет теплее всех. На нём было фланелевое бельё, и гимнастёрка, и ватный солдатский бушлат. Но и его уже пробирал мороз.
Макаров заставлял ребят двигаться, шевелиться, тормошил их, приказывал тереть носы и щёки, и они слушались его, но он замечал, как всё более вялыми становятся их движения.
Макаров посмотрел на часы. Может быть, часы остановились? Может быть, от мороза что-то случилось со стрелками?
Нет, часы тикали. Неужели прошло всего десять минут с тех пор, как он принял решение укрыться здесь и ждать помощи? Всего десять минут? Сколько же они смогут ещё так продержаться? Час? Полтора? Два?
Он мог бы отправиться один за помощью, у него бы хватило сил добраться до цели и вернуться назад — в этом он был уверен. Но он не мог оставить ребят одних. Он должен был быть здесь, с ними.
Послать кого-нибудь из ребят? Тех, кто повыносливее… Ну, того же Терёхина, того же Смелковского… Может быть, они и доберутся… А если нет? Если не дойдут, собьются с дороги, если замёрзнут? Имеет ли он право так рисковать?
Значит, по-прежнему оставался только один выход — ждать. Ничего другого не мог он придумать, сколько ни ломал голову.
Терёхин словно угадал его мысли.
— Стас! — негромко позвал он. — Стас!
— Ну что, Терёхин?
— Стас… Можно, мы пойдём?..
— Нет, — сказал Макаров. — Нет. Нечего и говорить об этом.
— Почему? — с внезапным раздражением спросил Терёхин. — Мы сумеем, Стас! Мы пробьёмся. Честное слово!
— Нет! — повторил Макаров жёстко. — Нас скоро найдут.
Терёхин сердито передёрнул плечами.
Макаров хорошо понимал его: любое действие сейчас казалось привлекательнее, чем ожидание. Но нельзя было поддаваться этой мысли, он не имел права отпустить их.
— Станислав Михайлович! — Голос у Лени Беленького был совсем слабый, доносился словно бы издалека, Макаров сначала только увидел, как возле рта возникло белое морозное облачко, и уже потом долетел до него этот почти беззвучный голос. — Станислав Михайлович! Когда нас найдут, вы не говорите, что мы заблудились. Вы скажите, что мы отдыхали, ладно? А то нас больше в поход не пустят. И военную игру запретят. Не говорите, ладно?
Потом белое облачко возникло у рта Зойки Котельниковой:
— Ребята! А давайте огонь трением добывать!
— Потри лучше свой нос! — вяло отозвался Генка Смелковский.
И опять Макаров обрадовался. Пока ребята шутят, ещё не всё потеряно.
— Ребята, только не спать! Только не спать! — без конца повторял он. — Ребята, тормошите друг друга! Горохова. Иванов, не спать!
Они старались улыбнуться ему в ответ, но улыбки эти как бы всплывали поверх безразличного, усталого выражения на их лицах.
Пугали его те, кто молчал.
Молчала теперь маленькая Люда Лепёшкина, молчал Дима Иванов по прозвищу Большая Калория, замолчал и Лёня Беленький. Они сидели сжавшись, и ветер заносил их сухой снежной пылью.
Макаров почувствовал вдруг, что Люда перестала дрожать. Всё время ее била мелкая дрожь, она старалась справиться с ней и не могла. А теперь вдруг успокоилась — точно согрелась.
Макаров испуганно заглянул ей в лицо. Глаза Люды были закрыты. Он схватил её за плечи.
— Лепёшкина! Только не спать! Слышишь? Лепёшкина'.
— Да, да, я не сплю… — пробормотала она, но глаза её закрывались.
— Люда!
Отчаяние и страх охватили его. Да что ж это такое!
— Люда! Не спи!
Деревянными пальцами он начал торопливо расстёгивать свой бушлат. Потом стянул его с себя и принялся закутывать в бушлат Люду. Люда слабо сопротивлялась:
— Не надо… Мне и так уже тепло… Станислав Михайлович, а вы как же?..
— Я ничего! Я что! — торопливо говорил Макаров. — Нас. солдат, знаешь как закаляют! Нам никакой мороз не страшен!
— Не надо… — повторяла Люда. — А вы как же?..
— Ничего, ничего… Вот согреешься немного — отдашь Лёне. А Лёня — Вале… Вот так… Пустим бушлат по кругу… Все и отогреются…