Повесть о спортивном капитане
Шрифт:
Он позвонил своему коллеге, председателю ЦС «Факела».
— Дело ты задумал хорошее, — сказал тот, — и этот твой Ковров, у которого гвоздь в…. ноге, в лучшем виде все сделает. И результаты будут на сто процентов — уверен. Но вот, что я тебе твердо гарантирую, так это полинфаркта и пару выговоров, пока своего добьешься. Дело ох какое нелегкое! Никого нет страшней бюрократов, всяких там осторожных, кто все оглядывается, все спрашивает «зачем?» да «для чего?». Трудно будет.
— Так на трудностях легкость держится! — рассмеялся Монастырский. — Спасибо за моральную, так сказать, поддержку.
— Почему только моральную? Может, и другую окажем.
Заседанию президиума «Эстафеты» предшествовали неприятные события, правда к делам Каспийска не имевшие никакого отношения. Монастырский назначил встречу Цветкову, вратарю, не вошедшему в состав команды «Эстафеты», выступавшей во второй лиге, по причине водившихся за ним «грешков», но тот не явился. Тренер доложил, что Цветков еще накануне отпросился в Ленинград навестить заболевшую сестру.
Вероятно, никто не обратил бы на это внимания, если б не «больная» сестра, позвонившая в отдел футбола и поинтересовавшаяся, где ее брат, которого, находясь уже неделю в Москве, она никак не может разыскать.
Кто-то из работников совета, случайно присутствовавший при этом телефонном разговоре, рассказал о нем как о забавном эпизоде Ковалеву, а тот Монастырскому. Но Святослав Ильич ничего забавного в этом не усмотрел. Он поднял трубку и приказал тренеру в двадцать цетыре часа разыскать Цветкова — живого или мертвого— и доставить к нему.
И вот вечером, перед концом рабочего дня, Цветков сидел понурив голову перед председателем.
Монастырский со смешанным чувством брезгливости, жалости, гнева и смутным сознанием собственной вины разглядывал сидевшего перед ним красивого, широкоплечего парня с помятым лицом, покрасневшими глазами, с траурной каймой под ногтями.
— Ты что ж, Цветков, не чистишь по утрам ногти-то, — спросил Монастырский, — или после тренировки в душ не ходил?
Цветков спрятал руки и, не поднимая головы, ответил:
— А я, товарищ председатель, на тренировки не хожу, там без меня обходятся.
— Да? Обходятся? Как же так? — В голосе Монастырского звучало искреннее удивление. — Почему?
Цветков недоверчиво посмотрел на председателя.
— Так во вторую меня не включили. Что ж вам не доложили? А в третьей я и без тренировок, слава богу, сыграю.
— Просто взяли и не включили? И даже не объяснили почему?
— Объяснили! — Цветков иронически усмехнулся. — Наговорили всего. А Степан (так звали тренера) и развесил уши…
— Он на сколько тебя старше, Степан Константинович? — с трудом сдерживаясь, спросил Монастырский.
— Степан-то? Лет на двадцать небось, — ничего не замечая, прикинул Цветков.
— Понятно. Значит, мог бы отцом твоим быть. И у вас все в команде его Степаном зовут? Может, Степушкой?
— Почему все? — Цветков насторожился. — Я зову.
— Почему?
— Ну я-то не все, товарищ председатель. — В голосе его прозвучала злость. — Немного все же получше. Он сам мне разрешил. На брудершафт выпили…
— С тренером? — изумился Монастырский.
— Что ж тут такого? — в свою очередь, удивился Цветков. — Один-то раз?
— Значит, если я тебя правильно понял, Цветков, ваш тренер Степан Константинович Рябчиков, наставник и учитель, со своими подопечными, во всяком случае с тобой, поскольку ты звезда, выпивает, да еще на брудершафт, в результате чего он для тебя теперь не «товарищ тренер», а Степка? Так?
— Я не говорил «Степка», — возразил Цветков. Он уже понял, что наболтал лишнего. — Ну бывает, люди ведь! Если хорошо выиграли, можно отметить? Пьяными же не напиваемся.
— Так… — Монастырский внимательно разглядывал Цветкова. Теперь он испытывал лишь досаду. — Значит, удивляешься, почему тебя во вторую не включили?
— Да у них там в воротах стать некому, товарищ председатель. Что я, меньше Русакова достоин?
— Больше. Я даже думаю, что ты на высшую лигу тянешь…
Глаза Цветкова заблестели, он весь подался вперед.
— Только, — продолжал Монастырский, — ни в высшей, ни во второй играть не будешь. Ни в третьей, — добавил он. — Завтра же будешь отчислен.
— Почему? — Цветков вскочил.
— Потому что вратарь хороший, а спортсмен плохой. — Монастырский тоже встал. — Когда-нибудь поймешь разницу. Вот когда поймешь, возвращайся в «Эстафету»— приму. Во всем не обвиняю. И тренер твой, и товарищи твои, что тебя столько времени терпят, и я, кстати, — все за тебя отвечаем, все виноваты. Исправляться надо. Можешь идти.
На следующий день Монастырский выехал на базу, где тренировались футболисты, и лично провел общее собрание.
Выяснилось много неприглядного, прежде всего в поведении тренера. Оказалось, что тот больше всего боялся выносить сор из избы, что Цветкова он стремился всеми силами сохранить, делая на него главную ставку.
— Вы-то куда смотрели? — с горечью спрашивал Монастырский притихших футболистов. — Что ж, ни одного честного не нашлось — прийти ко мне и все рассказать?
— Что мы, доносчики? — раздался из задних рядов чей-то неуверенный голос.
— Ах вот в чем дело! — Монастырский усмехнулся. — Так, значит, понимаете чувство товарищества? Такой у вас патриотизм? Вы подумали, во что обошлось ваше молчание?