Повесть о спортивном капитане
Шрифт:
— Дело не в системе соревнований, — усмехнулся Трентон, — дело в импрессарио. Идут сложные переговоры, планируются встречи, реванши, подбираются соперники. Иной раз победа решается не на ринге, а в ресторане за столиком.
Рудин удивленно посмотрел на Трентона: чего это он разоткровенничался? В чем причина?
Но тот продолжал как ни в чем не бывало
— Ну поймите сами, мистер Олег, профессиональный спорт, бокс в частности, такой же бизнес, как любой другой; его главная цель — принести доход. Поэтому всему, что этот доход увеличивает, мы говорим «добро пожаловать». Зачем, скажем, если мой боксер сильнее мексиканца, но их матч привлекает столько публики, одним матчем и ограничиваться? Можно ведь иначе! Сегодня выиграет мексиканец. С трудом, конечно. Завтра состоится реванш — выигрывает мой. Можно устроить третью встречу, где мой просто уложит мексиканца в первом раунде. С точки зрения престижа одно и то же: американский боксер сильнейший и его карьера развивается дальше. Вы скажете: зачем два-три матча, чтобы это выяснить, когда можно все решить в первом же? А деньги? Сбор за два матча, между прочим, вдвое больше, чем за один, а за три — втрое. Ясно?
— Нет, — ответил Рудин, пожимая плечами. — Значит, ваш боксер получает указание проиграть в первой встрече? Сыграть в поддавки?
— Указание? К чему? Он и сам все понимает, как и его противник. Не забудьте, что чем больше доход, тем больше получат они сами. Я ведь сказал: профессиональный бокс — бизнес. Бизнес же есть бизнес!
— И так всегда?
— Почти всегда.
В это время высокий, гибкий, как хлыст, негр — подопечный Трентона — провел молниеносный, прямо-таки неуловимый хук, и его широкоплечий, словно отлитый из бронзы противник как подкошенный полетел на пол.
Публика, в большинстве состоявшая из сан-диегов-цев, восторженно прыгала, кричала, свистела, подбрасывала в воздух бумажные стаканчики из-под пива.
— Вот видите, — повернулся к Трентону Рудин, — не всегда, оказывается, бывает, как вы говорили.
— Да, конечно, — усмехнулся Трентон, — бывают и исключения. — Потом, вздохнув, тихо добавил: — Но в данном случае это был их третий бой…
Они протолкались через толпу, окружавшую ринг, который сразу же оцепили полицейские. Полицейские стояли неподвижно, скрестив руки на груди, возвышаясь подобно монументам. Их могучие волосатые руки были обнажены по локоть. У пояса каждого висела дубинка, кобура с огромным револьвером 45-го калибра, другая — с маленьким пистолетом и футляр с наручниками.
Рудин еще раньше заметил, что зал охраняют патрули — девушки-полицейские, всегда одна белая, одна негритянка, — хорошенькие и изящные, чьи пояса, затянутые на осиных талиях, увешаны тем же устрашающим арсеналом.
Наконец под охраной полиции боксеры покинули ринг, один на плечах секундантов, приветствуя толпу, другой на носилках… Трентон поздравил своего боксера, после чего они поехали дальше.
В одном из окраинных залов Сан-Диего сегодня предстоял, как вещали расклеенные по городу афиши, «Грандиозный вечер кэтча! Новое! Новое! Новое! Смешанный кэтч! Сильнейшие борцы Тихоокеанского побережья!». Дальше шли фамилии участников, набранные тем более жирным шрифтом, чем они были знаменитей.
…Рудин отвлекся от воспоминаний о первых днях пребывания в Сан-Диего и сосредоточил внимание на происходящем. Они сидели в четвертом ряду.
— Надо садиться в четвертом-пятом ряду — оттуда лучше всего видно. Ближе нельзя. Ведь если одного из борющихся выкидывают за канаты — а это бывает почти всегда, — он падает на сидящих в первых рядах. Получить, знаете ли, сто-сто двадцать килограммов на голову не очень-то приятно, — и Трентон рассмеялся.
Конечно, Рудин отлично знал, что такое кэтч. Он достаточно читал о нем, видел в кино эпизоды этого зверского зрелища. Но одно дело газета и кино, другое — реальность.
В большом — тысячи на две мест — зале, грязном и лишенном каких-либо украшений, кроме измазанных, порванных реклам, бесновалась толпа. Лучшие места занимали зрители в дорогих туалетах — местная элита, приезжие туристы. Было много женщин. Дальше, во мраке зала, тонула безликая толпа, многие уже порядком «зарядились» разносимым в изобилии пивом (а может, и чем покрепче). Из мрака раздавались хриплые выкрики, непристойные, грубые шутки, громкий смех. Ослепительные софиты выхватывали из темноты возвышавшийся в центре зала ринг, оцепленный канатами. Никакая вентиляция (если она вообще функционировала) не могла справиться со стойким запахом пота, пыли, пива, табачного дыма, стоявшим в помещении. Под потолком над рингом плавал сизый сигаретный дым, в темноте беспрестанно вспыхивали голубые фотоблицы, рубиновыми точками светились сигареты.
А на ринге происходило нечто невероятное. Лысый пожилой мужчина в сомнительной белизны брюках и сорочке с черной бабочкой изображал судью. Именно «изображал», потому что невозможно было определить его роль, как, впрочем, и правила, регулирующие схватку. Когда на ринге боролись кэтчисты-мужчины — с этого начинался «грандиозный вечер», — Рудин еще пытался оценивать происходящее глазами специалиста.
Он, разумеется, легко понял, что чудовищные удары кулаком в живот в последнее, неуловимое для зрителей, мгновение превращаются в шлепок открытой ладонью. Он определил, что мышцы борца, выкручивавшего руку противнику, не напряжены, что, бросая противника спиной о колено, норовя таким образом «переломить позвоночник», борец в действительности быстро и ловко пружинит коленом.
Рудин с иронической улыбкой отметил, что после самых чудовищных толчков, падений, ударов борцы вскакивали как ни в чем не бывало и снова бросались в бой, что их вопли и рычание взяты из театрального реквизита. В конечном счете, то был спектакль, разыгрываемый подлинными мастерами. Но опасный спектакль, таивший смертельный риск. Потому что случались здесь и настоящие удары, и тяжелые падения, и грубые толчки, и всякие неожиданности. Потому что за волосы друг друга противники дергали по-настоящему, и через себя перебрасывали тоже, и сбивали с ног, и выкидывали через канаты вон с ринга… Так что текла кровь, вырастали фонари под глазами, а то случались и более серьезные травмы. В первых четырех боях одному борцу сломали руку, а другой, вылетевший во второй ряд, так расшибся о стулья, что его пришлось вынести на носилках.
Рудин отлично понимал цель всего этого побоища. Да, многие зрители, тем более завсегдатаи кэтча, не могли не видеть искусственности происходящего! И тем не менее они словно закрывали на это глаза, добросовестно и отчаянно болели за своих фаворитов, орали, аплодировали, приветствуя особенно жестокий прием, «подстроенность» которого вряд ли у кого могла вызвать сомнение. Словом, в зале царил некий массовый гипноз. Словно эти сотни зрителей участвовали в молчаливом коллективном заговоре,
Разве только кэтч? Разве профессиональные футболисты, боксеры не обязаны превращать свои встречи в откровенные драки? Зрителя приучают к. жестокости, кровожадности, агрессивности.
Тем временем лысый пожилой мужчина, соединявший, выражаясь спортивным языком, обязанности судьи на ринге и судьи-информатора, торжественно и громогласно возвестил в микрофон:
— Смешанный кэтч! Смешанный кэтч! Команда Сан-дерс-Викки против команды Тул-ОТТил!
Зал взорвался таким ревом, будто к каждому из зрителей поднесли оголенный провод под высоким напряжением. Рудин чуть не оглох. И вот, потрясенный, сидел и смотрел на представившееся его глазам зрелище.
На белый, сразу ставший тесным квадрат ринга выходят четверо — двое мужчин и две женщины; мужчины в кожаных трусах, женщины в кожаных купальниках.