Повесть о спортивном капитане
Шрифт:
Наконец Монастырский поставил вопрос на голосование. — Семь членов президиума высказались «за», восемь— «против», двое отсутствовали. Без всяких комментариев преседатель повел заседание дальше.
— Переходим к пункту пять повестки дня: ходатайства о присвоении званий заслуженного мастера спорта, судьи всесоюзной категории.
Вконец расстроенный Ковров вышел из зала вместе со своей «делегацией».
— Что будем делать? — спросил.
— Не унывай, — улыбнулся Иванов. — Председатель твой все равно свое возьмет. Он не отступит.
Думаешь? — Ковров был настроен пессимистически.
— Уверен. Птица видна по полету.
— И я так думаю, — неожиданно оживился Ковров. — Чтоб Святослав Ильич своего не добился — такого еще не бывало!
Когда заседание кончилось и после долгих прощаний члены президиума покинули зал, Монастырский удалился с Ковалевым в свой кабинет.
— Что будем делать, Святослав Ильич? — просил Ковалев.
— Как что? — улыбнулся Монастырский. — Строить комплекс в Каспийске, вот что!
— А президиум, а голосование?
— Ну, знаешь, Степан, я между прочим, пока еще председатель, кое-какой властью обладаю. Так что, в конечном итоге мне принимать решение.
— Так-то так… — сказал Ковалев не очень уверенно.
— Видишь ли, Степан, — заметил на прощание Монастырский. — Есть правота формальная, а есть моральная, что ли, истинная. В большинстве случаев они совпадают, бывает — нет. Вот тогда и надо выбирать. Если это касается тебя лично, еще ладно, а вот если большого дела, многих людей, тогда руководитель должен быть в выборе тверд. Только вот не позавидуешь ему, если он, не дай бог, ошибется!
— Я вам и не завидую, Святослав Ильич, — серьезно заметил Ковалев.
— Ладно, до завтра. Утро вечера мудреней, как говорится. — Монастырский пожал своему первому заместителю руку и начал спускаться по лестнице.
— Домой? — спросил Володя, когда председатель погрузил свое могучее тело в машину.
— А куда? Не на рыбалку же?
Володя помолчал.
— В Каспийске хорошая рыбалка, — заметил он небрежно и так же, словно между прочим, продолжал: — Выходит, не повезло товарищу Коврову.
— Ты что, на президиуме был, Вольдемар? — удивился Монастырский. — Что-то я там тебя не видел.
— Мы на президиумы не ходим, товарищ председатель.
— Так откуда же у тебя такие сведения?
Но на подобные вопросы Володя никогда не отвечал.
— Зря товарищи члены президиума поддержки не оказали, — сказал он неодобрительно после обычной долгой паузы.
— Эх, мне б такого разведчика, как ты, во время войны… — улыбнулся Монастырский. — Цены б тебе не было!
— Цена мне невелика, товарищ председатель, а вот ценных людей надо бы поддержать…
— Да хватит тебе ныть, Вольдемар! Поддержим мы твоего Коврова. Не сомневайся. Вот защитник нашелся!
— Я не сомневаюсь, товарищ председатель. Я знаю, вы хорошее дело всегда поддержите.
— Ох и хитрец ты, Вольдемар! Стоп. Дальше пешком пройдусь, — голову проветрю. Завтра, как всегда, к восьми.
Монастырский покинул машину и пошел по вечерней, притихшей улице.
Заседание президиума оставило в нем смешанное чувство: с одной стороны, он был доволен деловой, рабочей его атмосферой, большинством принятых решений; с другой — немного огорчен, что мало поддержки получила каспийская инициатива. Он ожидал этого, но все же остался неприятный осадок. «Ничего, поборемся», — успокоил он сам себя.
Глава X. На океанском берегу
Олег Рудин сидел потрясенный.
Не веря глазам, он взирал на представившееся ему зрелище.
Когда месяц назад он прибыл после долгого, утомительного перелета через океан и два континента в Сан-Франциско, на аэродроме его встретила целая делегация: сам мистер Трентон, неизменный Боб и здоровенный рыжий мужчина — О'Коннор, как выяснилось впоследствии, управляющий «Трентон-клубом».
Рудина окружили, затискали в объятиях, словно он был дядюшкой, от которого можно ждать богатого наследства. Его хлопали по плечам, ослепительно улыбались, пожимали руку.
Посадили в машину и перевезли к личному самолету Трентона, который сам сел за штурвал.
Не успел белоснежный самолет подняться в воздух, как Боб раскрыл дверцы внушительного бара и спросил, что Рудин будет пить — «есть джин, виски, коньяк, три — три! — сорта водки». Узнав, что Рудин не пьет, все очень огорчились, заохали, засочувствовали, будто тяжелобольному.
Говорили по-английски. Еще на аэродроме в Сант Франциско, узнав, что Рудин отлично владеет этим языком, встречавшая его делегация так долго и громко восхищалась, сделала ему столько восторженных комплиментов, что, в конце концов, Рудин заподозрил неладное и укрепился в своих сомнениях, перехватив ненароком озабоченный взгляд, которым обменялись Трентон и Боб.
Он вспомнил напутственную «речь» Монастырского в Москве перед отъездом.
— Учти, Олег, — сказал тогда председатель, — у тебя это первая настоящая зарубежная командировка. Ты ведь до сих пор где был? В Болгарии, ГДР, Польше на Кубе. Теперь летишь в капстрану, да не в какую-нибудь, а в Америку. Не на неделю — на полгода. И, что самое важное, в полном, так сказать, одиночестве. В Сан-Диего наших нет, никого, нет консульства. Полагаться придется только на себя и… на Трентона. А это штучка! Пугать не собираюсь: все обычно, приезжает советский тренер, в котором они к тому же заинтересованы. Условия тебе создадут первоклассные. Работай. Но все же, как говорят спортсмены, не расслабляйся. Мало ли что бывает! Так что смотри.