Повесть о старых женщинах
Шрифт:
— Нужно хоть на минутку приоткрыть окно, — сказала Софья и отворила створку. Через закрытые ставни в комнату ворвался свежий воздух, и старый лавочник поежился. Открыв ставни, Софья затворила окно, а затем проделала то же с двумя другими окнами. В комнате стало светло.
— Свечка вам больше не нужна, — сказала она и подошла к кровати, чтобы задуть ее.
Благосклонным, отеческим жестом старый лавочник приобнял ее за талию. На какое-то мгновение этот жест ошеломил Софью, только что вдохнувшую бодрящий чистый воздух и всего минуту назад подивившуюся смехотворному виду старика. Прежде она не задумывалась о темпераменте бакалейщика, пожилого мужа молоденькой жены. Ей не всегда удавалось внутренне оценить, как действует на мужчин ее блеск, особенно при таких обстоятельствах. Но секунду спустя в ней
— Уберите руки! — не шевельнувшись, холодно сказала она добродушному старому дурню.
Ньепс покорно отпустил ее.
— Вы хотите жить здесь и дальше? — спросила она и, поскольку он на мгновение замялся, повелительно добавила: — Отвечайте же!
— Да, — сказал Ньепс робко.
— Тогда ведите себя как следует.
Софья направилась к дверям.
— Я хотел только… — пробормотал он.
— Знать не желаю, чего вы хотели, — отрезала она.
Выйдя от Ньепса, она подумала, что другие жильцы, наверное, могли услышать этот разговор. Подносы с их завтраками она оставила у дверей и так же поступала впоследствии с завтраком Ньепса.
Поденщица так больше и не появилась. Она заразилась оспой и умерла, потеряв таким образом хорошее место. Как ни странно, Софья не взяла другой прислуги — слишком велик был соблазн сэкономить на жалованье и еде. Софья, однако, не могла часами простаивать с другими женщинами в длинных очередях к булочнику и мяснику, чтобы получить хлебный паек на день и мясной — на три недели. За два су в час она наняла сына консьержа, чтобы выполнять эту работу.
Иногда мальчик возвращался с иззябшими до синевы руками и едва мог удержать драгоценные карточки, по которым выдавался паек и ради которых Ширак каждую неделю простаивал в муниципальных учреждениях по часу, а то и по два. Софья могла бы прокормить своих подопечных и не получая официальных пайков, но не могла пренебречь той экономией, которую воплощали карточки. Она потребовала у жильцов выдать мальчику теплую одежду и получила ботинки у Ширака, перчатки у Карлье и пальто у Ньепса. Дни делались все холоднее, продукты — все дороже. В один прекрасный день Софья продала жене аптекаря со второго этажа окорок, который когда-то купила менее, чем за тридцать франков, и выручила сто десять франков. Она испытала прилив восторга, когда за обычный окорок получила красивую сотенную бумажку и золотую монету в придачу. К этому времени ее капитал составил почти пять тысяч. Изумительно! А припасы в погребе все еще были велики, и мешок с мукой, загромождавший кухню, не истощился даже наполовину. Когда Софья, переутомленная и столь поглощенная собственными делами, что у нее не осталось нервной энергии на переживания, узнала о смерти поденщицы, преданной слуги, это почти ее не тронуло. И поденщица, вместе с которой Софья изо дня в день проводила на кухне долгие часы, так что, казалось, помнила каждую морщину на ее лице и каждую складку на юбке, была забыта начисто.
Утром Софья убирала две комнаты, и еще две — во вторую половину дня. Ей случалось жить в гостиницах, где на одну горничную приходилось пятнадцать комнат, и Софья считала, что должна справиться с четырьмя в промежутках между готовкой и прочей работой! Это служило ей предлогом, чтобы не нанимать новую поденщицу. Как-то раз после обеда она натирала медные дверные ручки в комнате мосье Ньепса, когда неожиданно бакалейщик вернулся домой.
Софья сурово посмотрела на старика. Вид у него был смущенный. В квартиру он проник бесшумно. Софья вспомнила, что в ответ на его расспросы сказала ему, что теперь убирает его комнату в послеобеденное время. Зачем он вернулся из лавки? Ньепс со стариковской аккуратностью повесил шляпу на вешалку за дверью. Затем он снял пальто и потер руки.
— Хорошо, что вы в перчатках, мадам, — сказал он. — Собачий холод.
— Я ношу перчатки не потому, что холодно, — ответила Софья. — Я не хочу испортить руки.
— Ах, вот оно что? Прекрасно! Прекрасно! Не выдадите ли вы мне дров? Я возьму их сам. Не хочу вас утруждать.
Софья отвергла его помощь и, принеся дрова из кухни, пересчитала их в его присутствии.
— Разжечь огонь? — спросила она.
— Я сам, — сказал Ньепс.
— Дайте мне, пожалуйста, спички.
Пока Софья укладывала дрова в растопку, он сказал:
— Мадам, прошу вас выслушать меня.
— В чем дело?
— Не сердитесь, — сказал лавочник. — Разве я не доказал, что отношусь к вам с почтением? Я почитаю вас по-прежнему. Питая к вам глубокое уважение, должен сказать, что я люблю вас, мадам. Нет, умоляю вас, дослушайте до конца!
Софья, надо сказать, оставалась совершенно спокойной.
— Да, у меня есть жена. Но что поделаешь! Жена далеко. Я безумно люблю вас, — продолжал он почтительным тоном. — Я знаю, что стар, но зато я богат. Я знаю ваш характер. Вы — настоящая леди, вы решительны, прямодушны, искренни, вы — деловая женщина. Я питаю к вам глубочайшее уважение. Ни с какой другой женщиной нельзя было бы говорить так откровенно. Вы любите прямоту и искренность. Мадам, если вы будете ко мне благосклонны, я буду выдавать вам две тысячи франков помесячно плюс все, что вы выберете у меня в лавке. Я страшно одинок, мне нужно общество прелестного существа, которое отнесется ко мне с нежностью. Две тысячи франков в месяц. Это приличные деньги.
Ньепс утер рукой свою сверкающую лысину.
Софья стояла на коленях у камина. Она обернулась к лавочнику.
— Вы все сказали? — спокойно спросила она.
— Вы можете положиться на мою скромность, — прошептал бакалейщик. — Вы женщина порядочная. Я буду приходить к вам на седьмой этаж поздно ночью. Это устроить нетрудно… Вы видите, я говорю напрямик, как вы привыкли.
Софья испытывала желание возмутиться и выгнать его из квартиры, но желание это не было искренним. Ньепс — старый болван. Так с ним и следует обращаться.
Относиться к нему всерьез — нелепо. Кроме того, он приносит хороший доход.
— Не глупите, — с бессердечным спокойствием сказала она. — Не будьте старым дураком.
И на глазах у добродушного, хоть и недалекого, старого распутника очаровательная Софья, в ловко подвязанном фартуке и немыслимых перчатках, промелькнула по комнате и исчезла. Бакалейщик спустился к себе в лавку, оставив гореть дорогостоящие дрова в пустой комнате.
Софья рассердилась на Ньепса. Очевидно, он запланировал разговор заранее. Умея быть почтительным, он явно умел и схитрить. Однако, по ее мнению, все эти французы были как на подбор — препротивные, а значит, не стоит огорчаться из-за того, что им всем свойственно. Они просто-напросто бесстыдники, и она мудро поступила, когда устроилась подальше от них, на седьмом этаже. Оставалось надеяться, что другие постояльцы не стали свидетелями вопиющей наглости Ньепса. Правда, Софье показалось, что в это время Ширак был у себя в комнате и работал.
В ту ночь пушки молчали, и Софья никак не могла заснуть. Потом, задремав, она внезапно проснулась и зажгла спичку, чтобы посмотреть, который час. Часы стояли. Она забыла завести их с вечера — свидетельство того, что разговор с бакалейщиком взволновал ее сильнее, чем ей самой показалось. Она не могла сказать, сколько времени проспала. Сейчас могло быть и два часа, и шесть. Придется вставать! Она вылезла из постели и оделась на случай, если, как она опасалась, уже наступило утро, и тихонько спустилась за свечой по скрипучей лестнице. На лестнице ей стало ясно, что еще глубокая ночь, и Софья стала ступать еще осторожнее. Тишину нарушал только звук ее шагов. Она отперла дверь квартиры своим ключом и вошла. До нее донеслось громкое тиканье дешевых ходиков на кухне. В тот же момент скрипнула другая дверь, и в коридоре появился Ширак, с всклокоченной шевелюрой, но совершенно одетый.
— Вы все-таки решили продать себя ему! — прошептал Ширак.
Софья инстинктивно отпрянула и почувствовала, что краснеет. Она не знала, что предпринять. Она видела, что Ширак потрясен, что он вне себя от ярости. Он двинулся к ней на цыпочках, склонив голову. Никогда она не видела ничего более театрального, чем эта поза и выражение его лица. Софья понимала, что и ей следует вести себя так же театрально и с негодованием отвергнуть его низкие инсинуации, его непростительные оскорбления. Даже в том случае, если она намерена уступить этому дряхлому паше, какое Шираку дело? Кроме возмущенного молчания, кроме уничтожающего взгляда, Ширак ничего не заслужил. Но на героическое поведение она была неспособна.