Повесть о старых женщинах
Шрифт:
— Доброй ночи, офицер! Б-р-р, — проговорил мистер Пови, стараясь приободриться и делая вид, что привык прогуливаться холодными — ноябрьскими ночами по Площади св. Луки без головного убора и воротничка. Он вел себя так потому, что понимал: если бы Дэниелу понадобились услуги полицейского, он бы сам заговорил с ним.
— Добрночь, сэр, — узнав его, невнятно ответил полицейский.
— Который час? — осмелев, спросил Сэмюел.
— Четверть второго, сэр.
Полицейский, оставив Сэмюела у открытой двери, двинулся через освещенную Площадь, а Сэмюел
Дэниел Пови стоял за дверью и, когда появился Сэмюел, затворил ее пугающе резким рывком. В лавке было темно, лишь слабо мерцал газ. Ночью она казалась пустой, как и другие лавки толковых кондитеров и булочников. Около ларя с мукой поблескивали большие медные весы; стеклянные витрины с забытым кое-где пирожным отражали неровный слабый свет газа.
— Что случилось, Дэниел? Что-нибудь плохое? — спросил Сэмюел, испытывая, как всегда в присутствии Дэниела, мальчишескую неловкость. Представительный седой мужчина так сжал ему одной рукой плечо, что Сэмюел еще раз убедился в своей хрупкости.
— Послушай, Сэм, — произнес он своим приятным низким голосом, несколько изменившимся от волнения. — Ты небось знаешь, что моя жена пьет?
Он вызывающе посмотрел на Сэмюела.
— Н-н-нет, — ответил Сэмюел. — Ну, то есть, никто мне не говорил…
Это было правдой. Он не знал, что миссис Дэниел Пови в свои пятьдесят лет окончательно пристрастилась к крепким напиткам. Ходили, конечно, слухи, что она слишком рьяно выпивает стаканчик-другой, но слово «пьет» означало нечто более серьезное.
— Она пьет, — продолжал Дэниел Пови. — И занимается этим делом уже два года.
— Мне очень тяжело слышать это, — проговорил Сэмюел, до глубины души потрясенный таким грубым сбрасыванием покрова благопристойности.
Все всегда делали вид, что его жена не отличается от других жен, а Дэниел делал такой же вид перед всеми. И теперь человек своими руками в одну секунду разорвал покров, который ткал в течение тридцати лет.
— Но если бы только это! — задумчиво прошептал Дэниел, немного отпустив плечо Сэмюела.
Сэмюел был полностью выведен из душевного равновесия. Его кузен затронул такие материи, которых он никогда не касался даже в разговорах с Констанцией, столь отвратительны они были; материи, которые нельзя обсуждать вслух, которые висят, как тучи, на общественном небосклоне, о знакомстве с которыми сообщают не словами, а едва заметным намеком во взгляде или интонации. Нечасто городок, подобный Берсли, бывает облагодетельствован пребыванием такой дамы, как миссис Дэниел Пови.
— Но что же произошло? — спросил Сэмюел, стараясь сохранить самообладание.
«Что же действительно произошло? — спросил он себя. — Что все это означает, да еще во втором часу ночи?»
— Послушай, Сэм, — вернулся к разговору Дэниел, вновь сжав ему плечо. — Я поехал сегодня на ливерпульский хлебный рынок, опоздал на последний поезд и приехал из Круи{44} почтовым. И что я застаю дома? Дик, почти голый, сидит в темноте на лестнице.
— Сидит на лестнице? Дик?
— Ага! Вот, что я нашел дома!
— Но…
— Погоди! Он уже дня два лежал в постели из-за лихорадки, которую схватил потому, что поспал в сырых простынях, которые его матушка забыла просушить. Вечером она не принесла ему ужина. Он зовет ее. Ответа нет. Тогда он встает, чтобы сойти вниз и посмотреть, что случилось, поскальзывается на лестнице и не то ломает, не то вывихивает коленку. Просидел там, видно, несколько часов! Не мог двинуться ни вверх, ни вниз.
— Ну, а твоя жена… а миссис… была?..
— Мертвецки пьяная валялась в нижней гостиной, Сэм.
— А прислуга?
— Прислуга! — Дэниел засмеялся. — Мы не можем держать прислугу. Она не желает оставаться у нас. Ты-то это знаешь.
Да, он знал. Уж во всяком случае, порядки и особенности ведения хозяйства в доме миссис Дэниел Пови можно было обсуждать свободно, что и происходило.
— Что же ты сделал?
— Что сделал? Схватил его, конечно, на руки и отнес наверх. Хорошая работенка, не правда ли? Сюда! Иди сюда!
Дэниел стремительно пересек помещение лавки, благо крышка прилавка была поднята, и открыл дверь в задней стене. За ним последовал Сэмюел. Никогда в жизни так глубоко не проникал он в тайны кузена. Слева, в дверном проеме, виднелась окутанная мраком лестница, справа была закрытая дверь, а впереди — открытая дверь, ведущая во двор. В противоположном конце двора он различил слабо освещенное здание, внутри которого странным образом двигались обнаженные люди.
— Что это? Кто это там? — резко спросил он.
— Это пекарня, — ответил Дэниел, как бы удивленный подобным вопросом. — Сегодня они работают в ночь.
Ни разу за оставшийся ему краткий срок жизни Сэмюел не мог съесть кусочка обыкновенного хлеба, не вспомнив об этом ночном видении. Он прожил уже полвека и всегда ел хлеб не задумываясь, как будто печеные булки растут на деревьях.
— Слушай! — приказал ему Дэниел.
Он напряженно вслушался и уловил слабый, жалобный плач, доносившийся с верхнего этажа.
— Это Дик! Это он! — воскликнул Дэниел Пови.
Казалось, плачет отчаявшийся ребенок, а не предприимчивый молодой человек лет двадцати четырех.
— Но ему, наверное, больно? Ты не послал за доктором?
— Нет еще, — ответил Дэниел с отсутствующим выражением лица.
Сэмюел пристально взглянул на него. Дэниел показался ему очень старым, беспомощным и жалким человеком, не соответствующим тому положению, в каком он оказался, и кроме того, несмотря на благородную седину, трагически непрактичным. Сэмюела вдруг озарило: «Это ему не под силу. Он почти лишился рассудка. Вот в чем дело. Кто-то должен взять на себя всю ответственность, и это сделаю я». И вся присущая ему отважная решительность сосредоточилась на возникшем критическом положении. То, что он без воротничка, в шлепанцах, с кое-как пристегнутыми подтяжками, тоже казалось частью этого критического положения.