Повесть о таежном следопыте
Шрифт:
В трудные минуты очень поддерживало то, что в заповеднике он не один. Научные исследования здесь вели четверо молодых зоологов. Все они были ровесниками, и трое из них хорошо знали друг друга еще со времени совместной работы в кюбзе.
Товарищи Капланова работали в таких же тяжелых условиях. Однако им было, пожалуй, все-таки легче хотя бы потому, что они работали на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга и могли чаще встречаться.
Юрий Салмин, рослый, физически очень сильный, с ясными лучистыми глазами, один из близких друзей Капланова, и Валентин Шамыкин, худощавый, низкого роста, подвижный
Энтомолог Константин Грунин, высокий, худой, с короткими черными усиками, не имел своей «вотчины», а «пребывал» при одном из товарищей, по его словам, «на положении бедного родственника». Среди своих друзей он был, пожалуй, самым увлекающимся человеком. За мухами и оводами, которых он изучал (а они представляют бич всего живого в тайге), Грунин мог идти хоть на край света. Неприхотливый и вечно чем-то захваченный, он чувствовал себя как дома в любом месте, где его заставала непогода или ночь: в развалившейся промысловой избушке или просто под корнем дерева, вывернутого бурей.
Капланов по пути за перевал, делая изрядный крюк, иногда заезжал к своим друзьям. Он гостил то у Салмина, который жил в таежной избушке на Красивом Месте, — так называлась лесная поляна в верховьях Сицы — то у Шамыкина около ключа Поднебесного.
Порой они собирались все вместе там или здесь, и тогда наступали самые лучшие часы в их таежной жизни.
Изредка к ним приезжал директор заповедника Абрамов, который был вдвое старше каждого из них, но своей жизнерадостностью и общительностью, пожалуй, ничем не отличался от молодых. Однако все знали, что, хотя Константин Георгиевич любил пошутить и посмеяться когда нужно, он умел быть строгим и требовательным.
Это был человек, с детства хорошо знавший уссурийскую тайгу. Охотовед по образованию, он и сам вел научную работу. К его советам они всегда прислушивались с вниманием.
Абрамов дружил с профессором Мантейфелем, дядей Петей, и рассказывал о своих встречах с известным ученым.
Профессор с ним переписывался и настаивал, чтобы в заповеднике занимались не только охраной и изучением, но, как он говорил, еще и «реконструкцией фауны». По его мнению, сюда надо было завезти новые виды животных, которые могли бы прижиться и размножаться в тайге.
Абрамов рассказывал, как ему в свое время приходилось вести борьбу с теми, кто нарушал правила промысла. Если охотник — хозяин зверовой избушки — униженно кланялся, умоляя простить его, не наказывать за хищническое истребление животных, следовало быть особенно осторожным: браконьер мог схватить своего преследователя за ноги и расправиться с ним.
Абрамов побывал во всяких переделках. Многое он знал и мог рассказать и из истории гражданской войны в крае — он партизанил в этих местах. Инициатор организации здесь заповедника Абрамов был одним из тех людей, которые душой болели за сохранение природы Дальнего Востока.
На этих «таежных сходках», когда научные сотрудники собирались вместе, Капланову обычно поручалось стряпать. Он охотно брался за дело. Заниматься кулинарией Капланова приучила еще жизнь на Демьянке, он был мастером всяких сибирских блюд — пельменей, курников, шанег.
По вечерам, сидя у костра или возле горящей печки в тесной избушке, приятели рассказывали о своих таежных походах. Иногда, чтобы поразвлечься, принимались за «стихоплетство», так у них это называлось.
Каждый должен был быстро придумать по одной строчке в рифму.
— Левка, начинай! — слышались голоса.
Капланов делал мечтательное лицо и нараспев произносил:
В заповедном лесу чуть зарделась заря…Салмин, слегка заикаясь, подхватывал:
В ч-чистом море в-волна б-булькотела…Шамыкин нарочито минорным тоном продолжал:
Шебаршила листва в порыжелых кустах…Грунин, вздохнув, печально-обреченным голосом добавлял:
На паучников хмара насела…Все взрывались хохотом.
Чем больше оказывалось в «стихах» несуразицы, тем громче и дружнее становился общий смех…
Теперь, сидя в избушке на Шаньдуйских озерах и вспоминая все это: и трудную жизнь на Кеме, и кратковременные, полные безудержного веселья встречи с друзьями. — Капланов думал, что, пожалуй, не так уж плохо прожиты эти годы.
Ходят следопыты по глухой тайге, мало кто о них знает, да и зачем знать? Зато сами понимаем — не зря мы здесь, ведь наше дело нужное родине, народу… А не в этом ли смысл нашей жизни?
В последний день сентября на Шаньдуйских озерах выпал снег глубиной до тридцати пяти сантиметров. Снег был мокрый и шел почти целые сутки. Всю ночь под его тяжестью трещали и ломались ветви на деревьях. Было слышно, как падали старые кедры и ели. Наутро оказалось, что деревья в лесу густо увешаны кухтой, низко склонились к земле. Тайга была завалена сломанными ветками и свежим буреломом.
Погода, однако, резко менялась. Ветер быстро разгонял тучи. Горняк набирал к зиме свою силу.
Капланов снова почувствовал прилив энергии. Плохое настроение улетучилось, очевидно, и его сумел развеять спасительный горняк.
В дневнике Капланова появилась короткая запись: «Все хорошо. Ура! Да здравствует жизнь!»
Глава седьмая
ТИГРОВЫЙ ПОХОД
Учет тигров был намечен на середину зимы. Всю огромную территорию заповедника нужно было покрыть сетью маршрутов общим протяжением до трех тысяч километров.
Помимо Капланова, который шел вдвоем с лесником Федором Козиным, на учет тигров направилось девять тигроловов Хабаровской зообазы и еще два лесника заповедника.