Повесть о таежном следопыте
Шрифт:
В тайге он изредка встречал охотников и егерей — рядом находился крупный лосиный заказник. Раз в пятидневку он бывал в ближней деревне, она лежала в сорока километрах. Там Капланов получал почту и порой заходил к охотникам, они всегда радушно встречали его.
Здесь жили ханты и манси — молчаливые, но честные и доверчивые люди. Капланов их за это очень ценил. Он писал своему приятелю, что если забудешь в тайге полушубок, а охотник его найдет, то обязательно тебя разыщет и принесет полушубок.
Иногда он приглашал охотников к себе, угощал их студнем из лосиных ног и жареным мясом. Гости обычно привозили
На угощение они приезжали семьями. У ханты были оленьи меховые шубы с подкладом из беличьих лапок, а изредка и лебединых шкурок. Мужчины надевали домотканые холщовые рубахи до колен, затейливо вышитые на груди и подоле, женщины — яркие халаты с узорами из бисера. На женщинах было по нескольку халатов. Этот старинный обычай показывал зажиточность семьи. Любили они также украшать себя разными кольцами, бусами, бубенцами.
Охотники-ханты — раньше их называли остяками — до недавнего времени пользовались ручными луками и самострелами. Медведя и теперь они убивали в берлоге копьем, точнее, длинным острым ножом, приделанным к шесту.
Капланов с интересом приглядывался к своим гостям.
После сытного ужина один из них обычно затягивал песню, складывая ее тут же.
Ханты пели о том, что в тайге живет русский друг, он приехал из Москвы; русский приглашает к себе соседей на праздник и хорошо их угощает. Этот парень умеет все делать сам и знает в тайге всех зверей и птиц по имени.
Капланов уже понимал язык ханты и, улыбаясь, молча слушал.
«Русскому другу надо жениться, — пел охотник, — без жены в тайге худо. Пусть он только пожелает, ему найдут здесь самую лучшую невесту».
Гости одобрительно кивали.
— Так бы меня, там и оженили, — со смехом рассказывал потом Капланов друзьям, — только я сплоховал. Вместо того, чтобы идти на смотрины невесты, я в деревне попал к хозяину, у которого были хорошие зверовые лайки. Я их долго рассматривал и договаривался о покупке, совсем забыв, что меня ждет невеста. А в другой раз идти не решился. Вот женитьба и расстроилась.
Изредка он бывал в областном городе. Ехать туда приходилось на пароходе. Там, на берегу Иртыша, стоял памятник Ермаку.
Не раз задумчиво смотрел на него Капланов. Ермак открыл этот обширный край, а сколько еще надо было сделать для того, чтобы оживить его глухие таежные пространства… Борьба за использование природных богатств этой почти заброшенной земли теперь была жизнью Капланова, и он никогда не сожалел о том, что решил работать в васюганской тайге.
«Окружающий меня мир, — писал он в то время близким, — это прекрасная симфония, и мне не только не надоедает лесная глушь, но с каждым годом, месяцем и днем все ярче становится радость бытия, великолепнее кажутся реки, озера, болота, таежные урманы, сиреневые березняки и розовые лывы. Привязанность и любовь моя к здешнему краю так велика, что считаю реку Демьянку лучшим местом в мире и, вероятно, не променял бы ее, в теперешнем состоянии, ни на какой иной пункт…»
Жизнь представлялась ему безгранично широкой, как неохватная, необозримая сибирская тайга.
Просыпался он обычно на рассвете. Выходя из небольшого домика Демьянского биопункта, Капланов с улыбкой окидывал взглядом заснеженную тайгу. Перед восходом солнца здесь часто вставали миражи. Световые лучи преломлялись в восходящих токах воздуха, и тогда видимыми становились предметы, лежащие за линией горизонта. Белая кромка снега изгибалась, по лывам и сорам колыхались волны, болота и бор качались, казалось плясали перед глазами…
Начинался обычный трудовой день. Сколько радости обещал он каждый раз.
На обложке одного из своих дневников тех лет он написал:
«…Это лучшие дни моей жизни, мои золотые денечки».
Тогда ему было двадцать три года.
Неожиданно на зональную станцию из управления Заготпушнины, которому та подчинялась, пришло распоряжение Демьянский пункт закрыть. Очевидно, из-за неудачи с разведением ондатры.
Но Капланов не сдался. Разве можно было бросать дело, обещавшее серьезные практические результаты? Ведь хозяйственная ценность лося, особенно в условиях Васюганья, была несомненной. После запрещения на него охоты по всей стране, поголовье лосей быстро росло. Теперь нужно было закончить изучение особенностей его биологии и разработать рекомендации для использования лосей в таежных условиях Западной Сибири.
После долгих раздумий и подсчетов он обратился к администрации станции с просьбой пункт не закрывать. Капланов взялся содержать биопункт за счет недавно разрешенного заготовителям отстрела лосей. Теперь научным наблюдениям он не мог отдаваться полностью: заготовки лосиного мяса отнимали много времени и сил. Но все же от намеченной программы исследований Капланов старался не отступать.
Через некоторое время в Тобольской областной газете была опубликована статья, в которой сообщалось, что энтузиаст-ученый Капланов работает в очень трудных условиях и вынужден своими силами содержать биологический пункт. Газета настаивала на оказании ему помощи.
Общественность помогла Капланову вернуться к своим прямым задачам и продолжать научную работу.
Исследования на Демьянке позволили Капланову изучить биологию и численность лосей в бассейнах Оби и Иртыша. В одном из научных сборников появилась его статья на эту тему.
Глава пятая
У ШАНЬДУЙСКИХ ОЗЕР
Первые исследователи природы Дальнего Востока писали с удивлением и восхищением: «Соболь здесь встречается с тигром, а виноград обвивается вокруг ели».
Приехав в Приморье, Капланов убедился, что в этом крае натуралист встречает десятки и сотни биологических загадок.
В самом деле, как могло быть, чтобы рядом с лосем, северным оленем, соболем жил и пятнистый олень, недалеко от белой куропатки обитал фазан, среди аянских елей, возле голубицы, поднимались южные лианы и произрастал легендарный женьшень?
В окрестностях Шаньдуйских озер росли и боры-кедрачи, и лиственничники, и пихтово-еловые леса.
В кедрачах, с подлеском из лиственных пород, можно было видеть чертов перец, актинидию, спирею, леспедецу и много других представителей южной маньчжурской флоры. Сюда летом порой откочевывали изюбры, а осенью — медведи, кабаны и белки.