Повесть о таежном следопыте
Шрифт:
Он несколько раз останавливался, прислушивался и втягивал в себя воздух. Человека близко не было — страх перед ним исчезал. Наступившая ночь придавала смелости.
Наконец тигр решился. Потоптавшись на месте, он после некоторого колебания пошел в обратную сторону.
С каждым шагом навстречу человеку зверь все больше раздражался. Свежая рана, появление врага среди скал, выстрелы, назойливое преследование, которому он сейчас подвергался, — все это снова и снова приводило его в ярость.
Теперь он уже не уступит ему дороги. Наученный опытом, он нападет прежде, чем тот успеет
На этот раз тигр не почуял, а услышал скрип быстро приближающихся лыж. Он невольно попятился и сразу скачками скрылся в прибрежном буреломе.
Светила луна. Человек подходил, держа в руках ружье. Тигр весь напрягся, ожидая момента, когда тот сделает опасное движение, чтобы выбросить огонь и гром. Сейчас зверь был в себе уверен — он мог обрушиться на врага в любую секунду.
Однако это ожидание выстрела, которого так и не произошло, затянуло время, и человек сумел пройти мимо. В ноздри зверю ударил ненавистный запах, сразу напомнивший о силе врага. Не сводя горящих глаз с человека, тигр пропустил его, уже не решаясь нападать.
Когда тот скрылся за поворотом реки, тигр осторожно вышел из своего прикрытия. Он сделал несколько шагов по льду вслед своему врагу, но потом остановился и, вдруг остро ощутив пробудившийся голод, повернул опять в сторону Больших скал, где надеялся найти добычу.
Ветер, как обычно ночью, стихал. Угрюмо вздымались над рекой скалистые утесы, охранявшие обиталище огромных полосатых кошек — властелинов глухой тайги.
Глава четвертая
НАЧАЛО ИСПЫТАНИЙ
По утрам между сопок залегали туманы. Шаньдуйский голец, омываемый ими, возвышался своей обнаженной вершиной, словно остров в океане. Показывалось солнце — туманы приходили в движение. Они курились, и. вскоре над тайгой повисали лишь их обрывки, запутавшиеся в остроконечных елях и пихтах.
Начали осыпаться листья березы и клена, пожелтела лиственница. Инея еще не было, но ночи стали холодными.
Голец с верховий ключа еще не спускался, но симу, израненную и нередко мертвую, уже приносило сюда течением.
Вдоль берегов появились медвежьи тропы. Медведи пытались выловить обессиленных рыб, хватая их на перекатах или зацепляя лапой с берега.
Подбирали они из воды и мертвую симу. Наловив рыбы, медведи иногда прятали ее недалеко от берега, заваливая сверху колодником. Теперь они могли питаться гниющей рыбой до самого снега.
Молодые изюбры порой собирались табунком, быки перекликались коротким хриплым мычанием. Медленно двигаясь, они протяжно, часто ревели. Временами среди них возникали драки. Но вот слышался могучий трубный голос старого рогача. Молодые самцы запальчиво отвечали, но, едва рогач приближался, спешили уйти подальше в чащу.
Капланов, сделав себе длинную трубу из бересты, подражал зову изюбра. Звери обычно отзывались.
Ему запомнился случай, когда на его призыв выскочил крупный рогач, — человек и зверь столкнулись почти вплотную. Олень угрожающе опустил рога. Блестящими черными ноздрями он потянул воздух, взвился пружиной и бесшумно, словно растаяв, исчез в кустах.
Капланову нездоровилось. Вероятно, простудился в ночных дежурствах на лабазе. Есть он ничего не мог. Сходил на Шаньдуйский голец, собрал туесок брусники и вдруг почувствовал, что у него жар. Но ни термометра, ни лекарств не было. Нехорошо стало и с сердцем, казалось, оно останавливается. Однако Капланов не ложился. Сидеть и стоять было легче, чем лежать.
«Неужели погибну один здесь, в тайге? — подумал он. — И никто не узнает об этом до самой зимы. Пока не хватятся. А умирать, вообще, обидно…»
В эти дни, когда не было сил идти в тайгу, почему-то все чаще вспоминались прожитые годы — все двадцать семь лет…
Что привело его сюда, в дальневосточную тайгу? Как он стал исследователем? Что помогло ему сделаться таежным следопытом?
Началось все это, пожалуй, еще в школьные годы — он участвовал в работе кружка юных биологов при столичном зоопарке. Здесь он получил первые исследовательские навыки и необходимую для натуралиста практическую сноровку.
Этим кружком, или, как его сокращенно называли, кюбзом, руководил тогда крупный ученый Петр Александрович Мантейфель, которого юннаты называли просто дядей Петей. Он сумел привить своим юным ученикам страстное отношение к науке, зажег в них неисчерпаемый энтузиазм. Впоследствии из многих кюбзовцев вышли настоящие исследователи, посвятившие жизнь изучению и преобразованию природы.
В дяде Пете трудно было угадать профессора. Высокий, худощавый, одетый всегда по-походному — в сапоги и куртку, он курил самокрутки из махорки и был очень прост в обращении. Придя в зоопарк, дядя Петя весело, поверх очков, оглядывал встречавших его юннатов и приступал к делу.
Капланов, как и другие кюбзовцы, часто здесь дежурил, часами терпеливо наблюдал за поведением животных, возился со слепыми щенятами, бельчатами, хорьками, енотами и разными другими зверушками. То нужно было давать рыбий жир волчатам, у которых развивался рахит, потому что только отец мог кормить их отрыжкой из полупереваренной пищи, то, если они оставались без матери, необходимо было время от времени массировать им тряпочкой брюшко, как это делала своим языком волчица, иначе у волчат, как у всяких других щенят и котят, получался запор и вздутие желудка, а от этого они могли погибнуть; то наступало время кормить молоком из пипетки новорожденных, брошенных белкой детенышей, то подходило какое-нибудь другое неотложное дело.
Дядя Петя давал каждому кюбзовцу поручение, а потом с пристрастием выспрашивал, как и что он выяснил нового.
Капланов, наблюдая за белками, узнал, что бельчата весеннего помета, по выходе из гнезда, одеты в пушистую мягкую пепельно-серую шерсть, и на ушах у них длинные кисточки. Вскоре бельчата начинали линять, зимняя шерсть у них заменялась летней, и кисти исчезали.
У бельчат летнего помета при выходе из гнезда оказалась темная короткая и жесткая шерстка. А кисточек на ушах не было. Но в сентябре кисти начинали быстро расти.