Повесть о таежном следопыте
Шрифт:
Капланов позавидовал Федору, что тот так много знал о тиграх. И когда начались сборы в тигровый поход и надо было выбирать себе помощника, он, не раздумывая, сразу назвал имя Козина.
На обратном пути в Ясную Поляну — это было в августе— Федор провожал его до перевала. Пройдя уремой вдоль Имана, они стали подниматься на сопку, покрытую смешанными кедрачами.
Козин остановился, приподнял лист крупного папоротника и, почему-то понизив голос, проговорил:
— Смотрите, Лев Георгиевич, вот мы и панцуй нашли. Это «сипие» — женьшень в четыре листа.
Капланов впервые в своей жизни видел женьшень. Из средины пальчатых
— У старых промысловиков пословица была, — заметил Федор: — «царь лесных зверей — амба, а царь лесных растений — панцуй». Ну что ж, давайте его выкопаем?
Он выстругал две небольшие палочки, тонко заточил их, а потом приступил к работе.
Разрыхлив вокруг корня почву, он подрыл ямку и, вставив колышек, стал осторожно его трясти для того, чтобы осыпать землю и освободить от нее корень с длинными мочками. Потом с помощью заструганных палочек еще раз тщательно очистил корень и, сделав из куска кедровой коры короб наподобие конверта, уложил его туда, обернув мхом и присыпав землей.
Короб Федор перевязал травой и передал Капланову.
— Граммов на двадцать корешок. Возьмите, пригодится, может, полечитесь или просто для интереса кому покажете. В тайге и то вещь редкая теперь стала. Раньше по Сице в Тернейском районе его находили, а сейчас там и следов не осталось. Семена панцуя мы посеем. Пускай здесь потомство его растет.
Он расчистил от хвои и травы небольшую площадку под кедром и, разложив на ней красные ягоды женьшеня, слегка заделал их в почву.
— Стебель и листья панцуя, китайцы говорят, надо сжигать, — усмехаясь, произнес он, — панцуй, по-ихнему, бессмертный, и без присмотра оставлять в тайге нельзя ни одной его части.
Он развел небольшой костер, сжег в нем остатки растения, потом засыпал огонь землей и затоптал каждую искорку.
Капланов расстался с Козиным на перевале.
Федор долго стоял на гребне сопки и смотрел вслед Капланову, уходившему в долину на Сахалинский ключ. Когда тот обернулся, он прощально махнул ему рукой.
И снова Капланов остался один. Он потрогал спрятанный за пазухой короб с женьшенем, словно это был талисман, и, вспомнив слова Федора, усмехнулся, подумал: «Ну, царь растений, помоги мне найти здесь царя зверей — амбу».
Мечта исполнилась. Тигра он встретил, а теперь даже надеялся открыть тайны его жизни. И то, что с ним на этот раз был Федор Козин, придавало Капланову уверенность в успехе дела.
Федор шел на лыжах впереди. У него на ногах были новые улы из сохатины, для прочности прокопченные дымом и прошитые жилами зверя. В улы, как и все таежники, он укладывал сухую волокнистую осоку — «ульную траву». Промысловики говорили: «В уссурийской тайге есть три сокровища: женьшень, золото и ульная трава».
Плотный слой осоки вокруг портянки хорошо согревал ногу. В такой остроносой обуви с ульной травой обычно ходил зимой и Капланов. Летом улы заменялись олочами.
С Федором интересно было идти в тайгу. Он обращал внимание на каждый след. И хотя Капланов и сам был хорошим следопытом, он с удовольствием прислушивался к объяснениям Козина, убеждаясь, что Федор знает здесь все лучше его, и радуясь, что многому у него научится.
При подъеме к перевалу на южном склоне им попался гигантский тополь. Капланов увидел большое дупло и предположил, что в нем зазимовал гималайский [5] медведь. Козин не согласился:
5
Гималайский медведь — уссурийский черный медведь.
— Нет, белогрудец здесь не ляжет. Солнце рано весной дивно припечет, спозаранок его разбудит. Он больше на сиверах или ином косогоре на зиму дупло ищет. Чтобы солнышка не было.
Они перешли на восточный склон, и там Федор показал на замшелый ствол старого кедра с едва заметными царапинами от медвежьих когтей.
— Видели, следы по себе оставил? Этой осенью лез сюда, смола-то еще прозрачная. А вон повыше и дупло. Спит, язви его, и в ус не дует.
На высоте десяти метров в стволе кедра темнело широкое отверстие.
— Этот белогрудец жирный будет, — поглядев вверх, заметил Козин, — холодное дупло себе выбрал.
И, видя недоуменный взгляд своего спутника, объяснил:
— Если белогрудец тощий, он беспременно теплое узкое дупло себе выглядит. Да чтобы и поглубже было.
Подумав, он добавил:
— Сейчас у него мясо баское — первый сорт. С твердым белым жирком. Всю осень на орехе жировал. А ланысь [6] медведи на черемухе-трескуне [7] паслись. Должно, мясо горькое было.
6
Ланысь — прошлый год.
7
Черемуха-трескун — черемуха Маака.
Козин, как и все лесники заповедника, вел дневник наблюдений. Он носил его с собой в полевой сумке.
Перелистывая дневник вечером при свете костра, Капланов с интересом читал:
…«Утром затопил печь на кордоне, было дюже тихо, дым стал падать на ключ, и там загавкала зюбра. Захватила воздуха с дымом и долго гавкала. Вечером пришел с обхода, затопил, опять закричала зюбра».
…«Мороз до сорока градусов, горняк пластает вовсю, в тайге — треск деревьев, ни одного зверя нет. Нашел только свежую заячью тропу, зайцу шибко холодно, вот он и курсирует, греется на тропе. Дятел, хоть и мороз, а долбит изо всех сил, тоже греется».
…«Нашел пустую берлогу седуна [8] . Кто его поднял, не знаю, может, сидеть ему стало холодно, он и ушел. След свежий. Через два километра я его увидел. Мороз был крепкий, горняк дышать не давал. Медведь шел быстро, искал другую берлогу. Я бежал за ним на лыжах. Только где он лег, не узнал, обморозил себе щеку и вернулся».
…«Здесь кабан начисто разорил зимний запас бурундука. Аж пудовые камни из-под кедра выворотил. По остаткам корма я разобрал: бурундучок выкладывал его в разные углы по сортам. Будто лари в кладовке. Ланысь шишка рясная была. Дивно запасся бурундук».
8
Седун — медведь, который спячку проводит сидя в берлоге.