Повесть Вендийских Гор
Шрифт:
Лунный свет упал на нее и Конан тотчас признал разбойника из «Стойла Единорога» с бельмом на глазу. Сомнений в том, что произойдет дальше, у киммерийца не было, поэтому он решил действовать, не тратя времени даром. Он подхватил Серзака за капюшон и отпрыгнул вместе с ним в тень высокой стены. Разбойник шагнул следом, но споткнулся о подставленную ногу киммерийца и, выкрикнув что-то нечленораздельное, очевидно, местное ругательство, рухнул лицом вниз. Сапог Конана оказался у него на шее, раздался хруст и разбойник сразу умолк.
Два оставшихся негодяя шагнули за приятелем. Конан
Злодей скорчился, пристально рассматривая что-то на земле, и Конан отрубил ему голову.
— Последнего что-то не видно, — заметил Серзак. — Насколько я помню, приятелей было четверо.
Конан вытер о плащ убитого меч и рассмотрел остальные трупы. Среди них не оказалось человека, которому киммериец сломал руку в «Стойле Единорога». Конан покачал головой и положил ладонь Серзаку на рот. Старик промычал еще пару слов, потом затих.
Конан долго вслушивался, но ночная Шангара ничем не выдала присутствие постороннего живого человека, а в том, что он прятался рядом северянин был уверен.
— Смерть с ним! — сказал он. — Нам некогда сидеть тут в засаде.
Рот Серзака оказался свободен и он не преминул уточнить:
— Ты сам во всем виноват! Если бы не твоя неизбывная любовь к развлечениям, мы бы уже давно были за стенами этого гостеприимного города и у нас были бы совсем другие проблемы.
5
Старые городские ворота, выходившие на восток, охранялись стражниками, которые имели отчаянно воровской вид и были облачены исключительно в лохмотья. Небольшая дань в виде четырех тусклых монет овальной формы с квадратным отверстием посередине, вызвала у них легкое возмущение, но, соотнеся монеты с мечом и блеском глаз черноволосого варвара, они решили не испытывать судьбу. Но буравить спины уходящих злыми взглядами никто им запретить не мог.
Ночь тяжелым брюхом, распоротым иглами звезд, лежала на долине. Звери рыскали во мраке, рыча и завывая. Всюду слышались шорохи, урчание, хруст и визг. Всюду шла вечная игра в охотника и жертву, единственной ставкой которой была жизнь.
Песни неслись над долиной. Песни на шумерском языке, забытом в цивилизованных странах. Конану они напомнили о конях и конокрадах. Шумеры, давно превратившиеся в кочевников, славились своей любовью к коням, которая не слишком считалась с законами.
— Кони нам бы не помешали, — заметил Серзак, словно уловив мысли спутника. — Но покупать их ночью у шумеров — занятие совершенно безумное. Особенно учитывая, что местные шумеры сильно на меня обижены.
— Такое впечатление, — сказал Конан, — что на тебя обижены все.
— Но тебя я ведь не обидел? — заметил Серзак.
Конан пожал плечами, что осталось незамеченным.
— Ты молчишь, раздумывая над ответом, мой друг, — сказал Серзак, — а ведь все так очевидно. Я стремлюсь
— Не все так просто, старик, — ответил Конан. — Я думаю вовсе не о том, обидел ли ты меня или нет. Меня вообще очень сложно обидеть, да и те, кто все-таки меня обидел, долго не живут.
— О, да! Я имел возможность в этом убедиться! Но о чем ты тогда задумался, мой юный пытливый друг?
Конан не обратил внимания на иронию, просквозившую в словах сказителя с очевидностью намерений кота, поймавшего мышь.
— Думаю, так ли уж злы те, кто тебя не любит. Или все дело в том, что у вас не совпадают понятия о доброте?
Шумерское становище открылось неожиданно. Оно находилось в округлой впадине, и Конан с Серзаком увидели его только тогда, когда оказались на самом краю впадины, на расстоянии полета стрелы. Конан одним движением послал сказителя на землю и затаился сам. Он не хотел, чтобы дозорные шумеров увидели на фоне звезд два вполне определенных силуэта.
— Покупать коней мы не будем, — заявил Серзак, сплевывая песок. — Мы их украдем.
— Не уверен, что это хорошая идея, — сказал Конан. — Учитывая, что шумеры сами воры и знают в этом деле толк, они вряд ли так запросто позволят нам увести их коней.
— Я хорошо разбираюсь в конях, — заверил Серзак. — Мы выберем лучших, а там пусть попробуют поймать, если догонят!
Лагерь шумеров был огражден поставленными в круг кибитками. За кибитками горели один большой костер и несколько маленьких, двигались люди. Тянуло едким дымом, всхрапывали кони, звучало что-то вроде музыки. Возле большого костра танцевала гибкая девушка в зеленой одежде с блестками. Руки у нее были тонкими и смуглыми. Зубы — белыми, волосы — длинными и черными. Она, несомненно, была красива.
Шумеры что-то выкрикивали и иногда смеялись. Разгоряченный вином, в круг, где танцевала девушка, выскочил старец с седой бородой и кривой саблей и принялся изображать танец воина. Долго он не продержался, хоть его и поддерживали топотом, хлопаньем и выкриками. Через несколько мгновений с него слетела высокая черная шапка. Он наклонился поднять ее, да так и упал на колени. На помощь ему выскочили двое молодых шумеров и увели из круга.
Они направились к большому котлу, в котором что-то варилось. Запах был столь силен, что Конан и Серзак в полной мере могли ощутить его. Пахло так дурно, что даже Конан, привыкший за годы странствий ко многому, скривился и почувствовал, что к горлу подступает тошнота.
— Не хотел бы я быть шумером, — сказал Серзак. — Такую дрянь жрать, все равно что есть дерьмо своей прабабушки.
Табун стоял внутри круга, за кибитками, что несколько затрудняло похищение, но напиток, хоть и не слишком крепкий, все же оказывал благотворное влияние на кочевников, заставляя их забывать дневные заботы и погружаться в сновидения. Девушка все еще оставалась на ногах, и музыканты повиновались ее движениям, колотя в барабаны и дуя во флейты. Но пьяные выкрики становились все тише. Кочевники один за другим отправлялись в свое царство сновидений, не отходя от костра. И только самые стойкие получили вознаграждение.