Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
Баргузин стоял на бурятской земле, окружен был тунгусскими лесами. Среди жителей Баргузина не было ни одного бурята, ни одного тунгуса. Буряты приезжали редко, еще реже — тунгусы. К ним вела дорога. Дорога бежала через русские деревни. У русских были бурятские лица и тунгусская легкая походка. Они пасли скот бурятской породы; как тунгусы — промышляли белку. Деревни их назывались: Уро, Суво, Бодон. Крестьяне говорили на старинном русском языке, привезенном в Сибирь казаками еще в семнадцатом веке. В языке их было немало монгольских и бурятских слов. Но к тунгусам и бурятам они относились с высокомерием.
Я любил дорогу, по которой ездили
На одной из гор подымался страшный камень — вставший на задние лапы разъяренный медведь. Под горой лежал камень, похожий на быка. Буряты почитали этот камень. В юртах у бурят висело изображение Будды, у тунгусов — изображение Христа. Но почитали они не Христа и не Будду, а край — свое небо, свои воды, свои горы, свои камни и свои деревья. Деревья они украшали. Перед страшными и прекрасными камнями сходили с коня.
За последней русской деревней Бодоном дорога разветвлялась: налево — буряты, направо — тунгусы.
Спускалась с гор, прыгала, билась река Ина. Эта река начиналась у тунгусов, заканчивалась у бурят. Чилиры — так назывался тунгусский поселок. Здесь горы были причудливы. На мохнатых камнях росли сосны. Краем управляла река. Ей подчинялись деревья, звери, птицы и камни. Она кидала камни и деревья. В этих местах человек человеку должен был кричать. В Ине обитали горные рыбы — хариусы. На берегу тунгусы ловили рыбу и пасли скот. Это были степные тунгусы, всадники, сменившие охоту на скотоводство. Но в них текла беспокойная кровь звероловов. Осенью они оставляли коров и баранов женщинам, а сами уходили в тайгу.
В пяти верстах от них жил их родственник старик Христофор. Он жил в дружбе с ними и в добром соседстве. Промышленник, он не уважал домашний скот, недолюбливал лошадей, презирал коров. Во всем крае не было более сметливого охотника.
— Непреклонный человек, — говорили про него купцы.
Старый Христофор с ревностью смотрел на русского промышленника, уничтожавшего соболя и изюбра. Он приносил из тайги лишь столько, сколько ему было нужно. Старик Христофор был богат своими сыновьями, молодыми и здоровыми, которых все знали как неутомимых и счастливых в промысле людей. Но он сердился на них, если они убивали матку с детенышем-сосунком. Каждого зверя он уничтожал с неохотой. На тайгу он смотрел как на дом, на зверей — как на стремительно уменьшающееся стадо своего народа. На него жаловались, что он ходил по тайге и выпускал пойманных зверей из капканов промышленников, слишком жадных к наживе. Христофору не хотелось расставаться с зверем, даже с мертвым. В детстве я раз видел, как он дул в мех соболя, как в блюдце с горячим чаем, любовался, смотрел со стороны и любил, когда хвалили его пушнину.
Его сыновья не походили на него.
Зимой сыновья Христофора прибегали к нам. Я видел, как они летали с горы на лыжах. Среди крестьянских парней я не мог найти ни одного, кто бы мог с ними сравниться. Я удивлялся русским девушкам, которые любили не их.
Шутя, тунгусы брали меня и неслись с горы. Их лыжи были как птицы. Земля летела на меня.
Старик Христофор дружил с моим дедом и часто бывал у нас. Он редко приходил с сыновьями.
У него была толстая трубка — кусок неотделанного дерева. Огромное старинное ружье с кремневым замком. Для того чтобы разжечь трубку, он доставал огниво и, положив на кремень трут, выбивал искру. Когда топилась печка, он брал рукой головню и подносил к трубке. Старик Христофор был человеком другого тысячелетия. Он имел свой запах, не похожий на запах остальных людей. От него пахло рекой, дымом, трутом, кабаргой.
Старик Христофор ходил, легко ступая на носки. У него были легкие руки. Когда он брал что-либо, казалось, вещь теряла свою тяжесть. Он не брал, а касался.
В его рукопожатии было удивление. Он был свежий, точно только что вышел из лесного озера. Говорил мало и медленно. Сидел и молчал. Но я никогда не чувствовал его молчания. Молчание его было значительнее, чем разговор.
Мне он как-то подарил живую белку, я взял ее, обрадовался и испугался. Я не знал, что с ней делать.
Старик Христофор посмотрел на меня с сожалением. Тогда я подошел к дереву и отпустил белку. Старик Христофор мне кивнул, но ничего не сказал.
Торговцы недолюбливали его. В кредит он не брал. Вся их суетливость отскакивала от его спокойствия. Он мог уехать, не сбыв пушнины. Но он мог ее отдать даром, подарить.
За ним была вся тайга, все ручьи и все звери. Для меня он и тайга — одно и то же. Когда он уходил, мне хотелось за ним бежать.
В городе Баргузине торговал Соколов, скупал пушнину. Это был тихий купец, человек деловой, но не суетливый. Даже характер — и тот служил ему выгодной статьей дохода. Тунгусы его уважали. Он был покладистый, охотно давал в кредит и считался богатым и честным.
Почти все тунгусы были его должниками. Все, кроме старика Христофора. Купец обижался на старика.
— Православный человек, — говорил он ему, — а предпочитает мне еврея или другого.
Старик Христофор смотрел не на купца, а мимо.
— Тихий человек, — продолжал Соколов, — такой же, как я. Заходи. Выпьем чаю. Поругаемся. Может, договоримся.
Христофор пил чай. Вежливо расспрашивал Соколова и рассматривал все. У купца стояли городские, нездешние, заграничные вещи.
— Это для чего? — трогал тунгус какую-нибудь вещь.
— Это граммофон, — отвечал купец и тут же заводил его. Граммофон тихо напевал. Тунгус слушал и смотрел на вещи купца с уважением. Но это только казалось.
— На граммофон не смотри, — говорил купец заученным тоном. — Я тебе его не продам.
— Куда мне его? — усмехался Христофор.
Купец сообразил, что совершил оплошность.
— Подарить я еще мог бы дорогую вещь. Но продать — не продал бы.
— Все равно не надо.
Старик Христофор смотрел на купца настороженно, враждебно, точно ожидал подвоха. Но Соколов был неглуп. Купец сказал Христофору:
— Нет, пожалуй, я тебе не отдам. Такого не купишь. И скучно без него. Это вещь для души.
А тунгус, спокойный, трогал вещи купца и спрашивал. Каждая вещь его интересовала.
— А это для чего? — спрашивал Христофор.
— Это ночной сосуд. Как тебе объяснить его употребление… — Купец посмотрел на Христофора и смутился.
Глаза Христофора, умные, смеялись над купцом и над его вещами.
Соколов рассердился на старика, но не показал виду. Единственный человек, с которым он чувствовал себя неловко. У него обычно разговаривали покупатели, он, говорил мало, отвешивал каждое слово. А тут приходилось расходовать слова, тратить. Купец чувствовал пустоту и терял к себе уважение.