Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Нет, — Екатерина Львовна улыбнулась. — Нет, не в Москву. Они летят в теплые страны.
Она села возле кровати.
— Я сама из Москвы. У меня там муж и взрослые дети.
Вечерами Екатерина Львовна рассказывала ему о Москве.
Это была ее любимая тема. От нее он узнал названия улиц и площадей и даже номера трамваев. Правда, ей потом пришлось долго распространяться о том, что такое трамвай.
— Грешным делом, — призналась она, — не люблю я трамваев. Ругань. Один раз у меня в трамвае сняли с руки корзинку
Вот уже много дней, как Ланжеро смотрит в окно. Сидя на кровати, он видит Тымь. Вниз и вверх по реке плывут нивхи в своих узких долбленых лодках. Они стоят посреди реки и, подавшись всем телом вперед, отталкиваются шестом. Кажется, что они не плывут на лодке, а идут на лыжах.
Люди идут по реке все вперед и вперед.
На берегу тоже люди, тоже куда-то идут, может быть в Москву.
— Человек, однако, — сказал Ланжеро доктору, — не должен сидеть на кровати. Его дело идти все вперед и вперед, брать дерево и, сделав из него лодку, плыть все вперед и вперед, запрягать собак и мчаться на собаках; человек, пожалуй, не должен сидеть без дела.
— Да, пожалуй, — сказал Иван Павлович. — Здоровый человек, но ты человек больной.
Живя в комнате, закрытый от тайги одной стеной, от гор, ветра и всего того, что плавает, летает, ходит на легких лапах, едва касаясь земли, прыгает, живет в траве или в дупле старых деревьев, что несется, прыгая через ручьи, все, что ревет и сосет, лижет шершавым языком соль на солончаках, — закрытый от всего этого второй стеной, от облаков, и моря, и берега, где взлетают волны, закрытый третьей стеной и четвертой стеной закрытый от Москвы, где живет девушка со смеющимся ртом, девушка, в глаза которой попало немножко солнца, Ланжеро смотрел в окно.
В окно видна была река и берег, поросший лиственницами. Это была чужая река, словно она снилась, он не мог к ней подойти.
Ланжеро навещали одни и те же люди: доктор Иван Павлович, сиделка и сестра. Они рассматривали его, справлялись у него о самочувствии. Он не доверял им. В глубине души у него было подозрение: не хотят ли они его здесь задержать, с какой стати они так носятся с ним, так ухаживают за его телом, так заботятся о нем, так кормят его и всякий раз говорят: «Полежи еще недельку».
Они хитрят; чтобы не было ему скучно, они читают ему книги про разных давно умерших людей. Странные это были люди, про которых они ему читали. Уж очень этим людям везло. Если они садились на корабль — большую лодку, корабль разбивало бурей, все погибали, а человек, про которого читали, оставался жив.
Как-то Иван Павлович сказал, что не было этих людей, что их выдумали. Ланжеро даже рассердился:
— Что же вы мне читаете про выдуманных людей?
Но все же эти выдуманные люди нравились Ланжеро. Они не сидели на одном месте, — то они плыли в море, то они шли в лесу, то они преследовали кого-то, то их кто-то преследовал.
Сестра Екатерина Львовна любила слегка посмеяться над людьми, позлословить. От нее Ланжеро узнавал все новости — кто приехал, кто уехал, кто с кем был не в ладах.
Рядом с больницей разбросаны были домики. В домиках, кроме эвенков, жили люди, приехавшие сюда из Ленинграда и Москвы.
Ланжеро не интересовали люди из Ленинграда, его интересовали люди из Москвы. Они жили с нею в одном городе, они встречались с нею в трамвае, может быть они знали ее, может быть даже они были ее родственниками.
В окно Ланжеро видел всех этих людей. Он думал, что он сразу по виду отличит московских людей от ленинградских людей и людей всех других городов, что московские люди должны быть самые молодые, самые веселые, что они должны немножко походить на нее.
Как-то в окно Ланжеро увидал высокого смеющегося парня. Парень нес на плече длинное бревно легко, словно это была жердь. Ноги парня были в высоких резиновых сапогах.
— Это московский человек? — спросил Ланжеро у Екатерины Львовны.
— Бирюков? Нет, это здешний — сахалинский. Московский человек вот, смотри сюда.
И она показала в другую сторону, — возле почты стоял бородатый человек; вот он повернулся и пошел, и шел он некрасиво, прихрамывая.
Ланжеро подумал, что Екатерина Львовна над ним смеется, он ей не поверил.
И вообще он не доверял им всем. Даже Ивану Павловичу — и тому не верил.
— Я, однако, здоров, — говорил он им.
— Да нет, однако. Однако, полежи еще. Куда тебе спешить?
Ланжеро тихо улыбнулся. Он знал, что нужно сделать.
Однажды Екатерина Львовна вошла в палату и вскрикнула от испуга. На том месте, где вчера лежал Ланжеро, не было никого. Не доверяя себе, она потрогала кровать, кровать была пуста.
Глава четырнадцатая
В Охотском море показались льды. Эти льды шли от Гижигинской и Пенжинской губ.
Дули большие ветры. Эти ветры рождались у берегов Аляски, в Беринговом море, они неслись мимо Командорских островов и, обогнув мыс Лопатки, пройдя Охотское море, обрушивались на Сахалин.
На полуострове Шмидта, у мыса Марии, проснулись люди, разбуженные штормом. В темноте они услышали море, словно оно было под ними, — сотни километров пляшущей, беснующейся воды. Вчера вечером шхуна «Буревестник» отправилась в Москаль-во, — успела ли она дойти, или ее захватил шторм? На шхуне находились почти все мужчины — сыновья, братья, отцы их детей, мужья.
Женщины, кружась в ветре, что-то крича, бежали к морю, будто они могли увидеть ушедшую вчера вечером шхуну.
Между ними и их мужчинами было взлетающее море, море, закрывшее горы и небо, крик птиц.