Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Ты зачем врагу не дал утонуть? — сказал он парню. — Я тебя не просил. Утонуть — и то не дадут. Ладно.
Низюн закурил трубку и сплюнул.
Парень рассмеялся.
— Живи, Низюн, будь счастлив. Нам твоя жизнь нужна. Смерти нам твоей не надо.
Старики посмотрели друг на друга.
Странный этот парень с низовьев Амура, с виду гиляк, а из нового рода, раньше не слышно было про этот род, из рода Комсомол, — удивительный парень!
Ночью, услыша завывание ветра, встал с постели бывший
Он распахнул дверь. Ветер, развевая его волосы, ворвался в дом, давно жданный ветер.
— Вот он, случай, — сказал князь.
Он бежал навстречу ветру. По просеке, заливая все, захлестывая и ломая, неслась зимняя пронзительная струя холодного ветра.
Князь подставил ветру грудь, вытянул руки, он словно купался в ветре.
В домах не слышно было лесорубов. В бараках было темно.
— Спят, — сказал князь. — Ничего, когда нужно будет, проснутся.
Князь поджег поленницу сухих пней.
Огонь метнулся на него, чуть не опалил ему лицо. Князь прыгнул. Огонь бежал, летел прямо на дома, огонь и ветер.
— Пусть все горит, — сказал князь. — Пусть горят леса вместе со зверем. Пусть в реках от жары кипит вода. Пусть горит нефть, пусть горят дома вместе с людьми. Пусть горит весь остров.
Глава пятнадцатая
Нина поднялась на гору и посмотрела.
Налево была река, направо — лес, все такое знакомое, свое. Здесь она прожила лето.
По всей вероятности, она никогда уже не увидит этих мест. Останутся фотографии, заметки, воспоминания и фауна — кусочки этих мест — следы растений, умерших миллионы лет тому назад, и окаменевших животных.
Возле домиков суетились японцы, они уже заколачивали ящики, через несколько дней назначен был отъезд.
Нине стало чуть-чуть грустно. В это время к ней подошел Киритани, свежий, улыбающийся и внешне наивный, как ребенок.
— Одолжите мне свою фауну — посмотреть.
Нина, радостная, выбежала, она принесла мешок, сшитый из наволочки, полный разноцветных камней. Она высыпала все свое богатство перед ним на столе. Она знала, что никому из них не удалось собрать такой разнообразной и ценной фауны, как ей, она вспомнила свои утра, проведенные в поле, в шурфах, где она бегала, как девочка в погоне за бабочкой.
Киритани понравилась Нинина фауна. Издали его можно было принять за мальчика, играющего в камешки.
— Вы мне разрешите взять вашу фауну к себе. Завтра я ее вам верну.
Киритани мило улыбнулся.
Последние дни в Боатасине Нина провела уединенно. Японцы были заняты. Да ее и не тянуло к ним. С утра до вечера бегала она по холмам, спускалась в холодные ущелья, прыгала через ручьи. Ей еще и еще раз хотелось посмотреть этот край. Иногда она наклонялась над забытым шурфом, чтобы рассмотреть отложение, записать или захватить с собой еще один заинтересовавший ее камень.
Тут, сидя где-нибудь на горке, видя всю местность, она обдумывала свою будущую дипломную работу, как бы примеряя и все заранее взвешивая: и вдруг ей становилось смешно и чуть страшно, ей представлялась такая картина: в большой, набитой студентами аудитории она защищает свою «дипломку». Профессор, милый, насмешливый старик, говорит ей: «Не слишком ли это темпераментно для дипломной работы, не слишком ли много лирики. Все же это научный доклад, а не поэма». Она краснеет. Но она не согласна: «В докладе должно быть немножко солнца, немножко от этого леса и от этой реки. Дипломная работа, конечно, не стихи, но все же это немножко поэма».
Нина вспомнила, как она в свободные вечера читала японцам «Евгения Онегина».
— Татьяна, — сказал ей тогда один японец. — Татьяна-сан — это вы?
— Нет, какая же я Татьяна!
Нина часто думала о своем возвращении. Среди этих людей, по-своему интересных, но, к сожалению, приторно любезных и искусственных, она соскучилась по человеку обыкновенному, простому, не такому, как они.
Она вспомнила своих приятелей, Северный вокзал, отъезд. У них было смешное представление о Сахалине как об «острове мужчин». Всякая женщина, уезжавшая туда, по их мнению, обязательно должна вернуться замужней.
Нина улыбнулась. «За кого же я выйду замуж — за Судзуки, или за того с усиками, который в Токио служил шпиком, или за Петрова, которого бросила жена?»
«Муж», «замуж» — Нине всегда казались смешными, слишком взрослыми эти слова. Она не считала себя совсем взрослой: с того времени, когда она была девочкой, так быстро бежали годы, что она не заметила, как стала «большой».
Иногда ей снились девические сны, ей было их чуть-чуть стыдно. Сны эти были смешны; однажды ей снилось, как она вышла замуж за старика, за первого встречного, чуть ли не за того самого дядю Антона.
Последние дни в Боатасине были какие-то странные дни: то ей хотелось мечтать, бегать, думать о постороннем, то вдруг хотелось сесть за стол и тут же на месте приняться за работу, начать писать.
Нина постучалась в домик Киритани.
— Киритани-сан, здравствуйте. Извините, я пришла за своей фауной. Можно?
Киритани вышел, такой же свежий, как всегда, такой же улыбающийся. В руках у него были открытки с видами Японии.
— Возьмите, Нина-сан. Скоро мы разъедемся. Мне хочется, чтоб вы меня иногда вспоминали.
Лицо его стало грустным. И улыбался он не так, как всегда. Может, он и в самом деле думал о разлуке.
Нина взяла открытки. Это были восхитительные виды японских гор, морских сосен и моря. Нине они очень понравились. Она поблагодарила Киритани и хотела уже уходить, как вдруг вспомнила о своей фауне.
— Вы ее уже посмотрели, Киритани-сан, мою фауну?
— Ах, вашу фауну. Нет, Нина-сан. Вы меня извините, госпожа девушка. Я был очень занят. Сборы. Отъезд. Сегодня я ее посмотрю. Меня очень интересует ваша фауна.