Повести и рассказы. Часть 2
Шрифт:
Я шёл за ним несколько кварталов до маленького дома на окраине. Дверь была открыта, но свет погас. Я осторожно заглянул внутрь. В маленькой гостиной полный бардак и грязь на ковре, чёрные следы на ковре. Хозяин дома решил не разуваться. Я услышал странный хрип или хлюпанье. На крошечной кухне был перевёрнут стол, он лежал на боку, а на единственной люстре болтался, дрыгая ногами, тот самый здоровяк. Всё его бородатое лицо было красным, как помидор, и уже начинало синеть. Люстра не выдержала вес громилы, и самоубийца упал на пол. Но бородач не успокоился, он открыл духовку газовой печи и засунул туда свою большую, косматую голову. Но это уже слишком. Мне пришлось его вырубить, тем более что бутылка была под рукой. Здоровяк пытался повеситься на собачьем ошейнике. Я заглянул в его паспорт – Матиас Власик. Он жил совершенно один: ни друзей, ни родственников.
– Самоубийство – это побег, а побег – это для трусов, – сказал я ему. Где я это слышал? Может быть, у доктора М…
На следующий день я вернулся к раскопкам, всё равно не мог уснуть, всё думал о том, что увидел. Копаясь на очередном участке, я наткнулся на треснувшие очки, которые неплохо сохранились, и фляжку, внутри фляжки были кусочки бумаги, рваные и обуглившиеся, с чёрным жжёными краями. Но можно было прочитать. Это был дневник на немецком языке. В школе я изучал немецкий.
На одном из чёрных краёв я смог прочесть, хоть и с трудом – Франц Йозеф Линке… Я жадно листал эти бумажки и впитывал в себя каждое слово. Кто ты, Франц Линке?
Агата
Маленькая Агата жила на соседней улице, у неё были густые чёрные кудрявые волосы. Они были настолько густыми, что там застревала расчёска.
У Агаты были большие и глубокие чёрные глаза, когда мы выросли, я начал замечать, какие они красивые. Агата была дочерью пекаря, и поэтому от неё всегда пахло свежим хлебом и булочками. От неё веяло теплом и домом. Мы тогда только переехали…
Читаю следующий листок… Маленький Франц вместе с дядей только переехал в большой и новый для себя город, и у него не было друзей, кроме маленькой Агаты. Поздними вечерами Франц сбегал из дома через окно – они с дядей жили на третьем этаже – и перебирался на крышу, там его уже ждала Агата. Она стала для него лучшим другом. Агата любила гулять по крышам, смотреть на ночное небо и мечтать. Франц считал её немного странной, но это ему в ней и нравилось, что она не такая, как остальные дети в школе. Однажды во время ночных посиделок на крыше Агата сказала, что завидует голубям, потому что они могут улететь куда угодно. Агата встала, подняла руки, сделала вид, что она машет крыльями, что она птица. Франц сделал то же самое, и они полетели, а точнее побежали по крышам, весело смеясь, воображая себя птицами. Агата всегда была смелой девчонкой и всегда защищала Франца, когда другие мальчишки задирали его. Ему было стыдно, но он был ей благодарен. А один раз в воскресенье Франц спас Агату. Большая чёрная собака прижала девочку к стене. Агата вжалась в стену, а её кулаки были сжаты ещё сильнее. Куда бежать – переулок слишком узкий. Агата, вся в слезах, уже зажмурилась и попрощалась с жизнью, но, когда она открыла глаза, она увидела, как большая чёрная псина изо всех сил бежит по улице за каким-то худым и невысоким мальчишкой. Это был Франц – девочка узнала его по очкам.
– Ты настоящий мужчина, Франц! – кричит кудрявая девочка ему вдогонку изо всех сил.
Следующий обрывок листа… 8 августа. Францу 16 лет. Он сидит на скамейке в саду, спешно поправляет очки и нервно смотрит на часы. Слишком часто смотрит на часы. Он волнуется: а вдруг она не придёт. Но нет, проходит ещё вечность, час пять минут. И высокая, стройная, кудрявая девушка появляется в саду и садится рядом с ним. Она целует его в щёку, она краснеет, он тоже, их руки невольно соприкасаются. Лёгкая дрожь, неловкость, она улыбается. Они смеются. Он мягко обнимает её. Она кладёт голову ему на плечо. Так проходит вечность, час, ещё пять минут. Она засыпает у него на плече. Кудри, прекрасные кудри у него на плече. Они сидят в тени яблони…
Но потом всё меняется, люди и улицы. Люди на улицах сторонятся друг друга, подозревают друг друга. Повсюду плакаты «Исключительная нация», уродливая свастика везде, на каждом шагу. Она смотрит, наблюдает с балконов домов, с витрин, и от неё никуда не деться. И Агаты нет рядом, ей пришлось бежать. Пекарня закрыта, окна и двери заколочены. Новая власть узнала, что настоящая фамилия Агаты – Бронштейн, она еврейка, и ей стало опасно жить в нашем городе. Всех евреев раскулачивают и загоняют в гетто или увозят по ночам, и они исчезают в чёрных грузовиках в тусклом свете фонарей.
Дядя Руди
Рудольф Линке, или просто дядя Руди, был сводным братом отца Франца. Дядя Руди был отставным ефрейтором, воевал в первой мировой войне и даже получил награду – железный крест за спасение некоего офицера. Ефрейтор Линке вынес его, раненого, с поля боя, получил ранение в ногу и был комиссован. Пуля попала дяде в левое колено, и он навсегда остался хромым, но «это не так уж и плохо» – думал Франц, его отец погиб на этой войне. Мать умерла спустя год. Она была больна туберкулёзом и долго мучилась. Дядя не смирился с поражением Германии в войне, не смирился с отставкой, с ранением и хромотой, и они переехали в другой город. Сняли квартиру в недорогом доме и районе. Дядя Руди всё больше пил и жалел себя, пропивая пособие по инвалидности. Местные дети прозвали его трёхногим, потому что он всегда ходил с тростью. С годами дядя Руди пополнел и стал похож на борова. Дядя был рыжим и иногда был похож на толстого и старого клоуна. Когда дядя Руди напивался, он частенько побивал своего племянника, используя в качестве орудия знакомую трость. Франц презирал его, но порой всё больше жалел, особенно, когда дядя Руди засыпал, пьяный как свинья, в кресле, и его любимая трость падала на пол. Солдат, спасший офицера, остался в далёком прошлом. То и дело дядя Руди орал на Франца по любому поводу.
– Ты опять гулял с этой курчавой дрянной девчонкой, щенок! – громыхал взбешённый дядя Руди, и его круглое тучное лицо краснело ещё больше от злости и алкоголя. Учителя и соседи старались не замечать синяков и ссадин на руках Франца, да и грозный ефрейтор был осторожен. Но перемены и новые порядки пришлись дяде по душе, в отличие от Франца, из-за них он потерял своего лучшего друга – Агату. Он больше никогда не увидит её глубоких чёрных глаз. Зато дядя Руди с гордостью носил свастику и даже записался в городской патруль. Францу казалось, что всё это происходит не с ним, а с кем-то другим, и он молчал. Слишком долго молчал.
Однажды, в один из спокойных дней, дядя Руди читал газету, и на первой полосе под чёрно-белым снимком стоял громкий заголовок – «Бой века». Ничего необычного, если не считать, что противником надежды новой власти был чернокожий боец. Дядя Руди назвал его обезьяной. Франц никогда не видел прежде подобных людей, но ничего особенного он не заметил. «Две руки, две ноги, как у меня, – думал Франц. – Человек как человек, такой же, как я, и даже, как ты, дядя, – думал юноша. – Все люди равны, так нас создал Бог», – поймал он удивительную мысль у себя в голове, но промолчал. Пожалуй, равнодушие – самый большой грех, страшнее предательства. Франц наблюдал из окна своей комнаты, как пропадали соседи и знакомые, а иногда просто прохожие. Исчезали в никуда. Любимая газета дяди, кстати, называлась «Патриот», и в нашем городе появилось много таких «патриотов».
Франц
Франц с детства был щуплым и болезненным. Дядя Руди часто называл его «задохликом» и «позором для великой нации». Узкий коридор приёмной комиссии. Запах спирта и табака висит в воздухе. Худой и невысокий юноша с растрёпанной шевелюрой и в очках стоит у окна с папкой бумаг. Белая майка и чёрные шорты… И ещё десяток таких, как он. «Юноши – это солдаты» – гласила надпись на стене, «Дети – это будущие солдаты» – гласила следующая.
«Девушки – это будущие матери солдат» и т. д. Всё ради страны, всё ради нашего лидера. Франц помнил, как огромный стадион скандировал: «Мы принадлежим тебе!» Все это напоминало сказку о крысолове, где мы были послушными крысами. Франц не скандировал, он молчал. Сотня рук салютует, руки летят вверх. И вся страна, весь город постоянно маршировал. Все маршировали как сумасшедшие. Франц марширует вместе со всеми. Ему кажется, что всё это происходит не с ним, не здесь и не сейчас. Всё это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он как будто смотрит со стороны чёрно-белый фильм, фильм ужасов или читает книгу об этом, или ему кто-то когда-то об этом рассказал.
Все молодые люди в одинаковой форме и с одинаковыми стрижками под ноль. Все как один, всё чёрно-белое, чёрно-белый мир, и никак иначе, но Франц молчал, он снял очки и спрятал их в карман, зашёл в кабинет.
Доктор осмотрел его с головы до ног, как под микроскопом, словно под рентгеном. Даже измерил расстояния от глаз до носа и обратно, а также размер головы циркулем. Франц чувствовал себя подопытной крысой, но молчал. Собакой на выставке, но молчал.
– Что у вас со зрением, юноша? – спросил доктор холодным тоном.