Повести и рассказы
Шрифт:
Но входя в кабинет к проректору, я не ждал от этого человека активной враждебности, наоборот, я думал, что теперь, после смерти Тахира-муаллима, мы не должны больше быть для Фаика Маликова опасными представителями враждебного лагеря. В конце концов, мы никогда не сталкивались с ним лицом к лицу. Мы вполне прилично вели себя на его лекциях, разве что иногда вступали в спор. Правда, на собраниях, когда проректор нападал на Тахира-муаллима, мы с места бросали реплики, пытаясь защитить своего учителя; впрочем, на собраниях за Тахира-муаллима вступался весь филфак, потому что Тахир-муаллим был не просто деканом факультета, он был Тахиром-муаллимом. Ну а теперь
Мы сели справа от двери, не приближаясь к окруженному стульями длинному полированному столу. Халил-муаллим сел с нами, будто тоже студент.
— Я слушаю, — произнес Фаик Маликов, не вынимая изо рта папиросы.
Мы молчали. Уславливаясь с проректором о приеме, Халил-муаллим, конечно, объяснил ему, в чем дело.
— Кажется, желающих высказаться нет. Тогда, с вашего разрешения, скажу я. Чтобы не тянуть. Позавчера я по телефону говорил о вас с ректором. Вам известно, что я всегда был противником того, чтоб вы оставались в Баку. (Мы этого на знали!) Во-первых, потому, что в университете нет такой возможности. Во-вторых, лично я не вижу в этом ни малейшей необходимости. Правда, одного человека мы имели возможность устроить — устроили. Он хороший поэт, у него будущее. (У нас, значит, нет будущего!) Девушку тоже устроим, — он мельком взглянул на Вильму, — куда-нибудь в библиотеку… Сирота, выросла в детском доме… Тут еще один из вас, мой личный знакомый. Возможно, мы будем друзьями… (Гияс, честное слово, Гияс, сразу догадался я. Когда ж это они успели стать знакомыми?.. A-а, ясно! Отец Симы! Позвонил. Значит, и Гияс потихоньку обтяпал свои делишки!..) Речь идет о Гиясе. Но он вам не помеха, он будет работать не в университете, а совсем в другом месте… Ну, вот и все. Есть какие-то вопросы? Нет? Нет. Еще я хочу отметить, что этот парень из Тауза, он, кажется, из Тауза… (это он про Исмаила) лично мне нравится. Человек вовремя умеет ценить себя, это прекрасное качество. Об этом мы не раз толковали с Тахиром-муаллимом. Правда, последнее время он был в плохом состоянии, с ним было трудно договориться. Что ж, больной есть больной. Мы особенно не нажимали. Не хотелось, чтобы человек опять попал в лечебницу… — Маликов сунул окурок в пепельницу, кашлянул. — Он ведь давно состоял на учете, Халил-муаллим не мог этого не знать…
— Я этого не знал! — Халил-муаллим задохнулся от негодования.
— Не знали? Прекрасно. Подобные вещи лучше не знать, Я сказал лишь к тому, чтобы объяснить, почему с Тахир-муаллимом было так трудно найти общий язык. Контузия — это так, для красного словца… У каждого есть свои слабости. Покойного всегда влекла героическая тема. Патетика… Партизанский размах, разведка… Пусть это останется между нами, но во время войны Тахир-муаллим работал в Хачмасе начальником райсобеса.
— Я этого никогда не слышал! — совершенно багровый, Халил-муаллим лихорадочно рылся в карманах, отыскивая сигарету.
— Да этого никогда и не было! — Элаббас рывком поднялся с места и с таким видом направился к проректору, словно хотел ударить его.
— Ну? Что ж ты остановился?! — Видимо, для того, чтоб показать, что ни ростом, ни шириной плеч он не уступает Элаббасу, Маликов поднялся с кресла. — Надо же — и этот желает остаться в Баку, ученым стать!.. — Проректор усмехнулся. — Научись сначала вести себя! Ты же мне чуть не ровесник, а умеешь только хамить!
Тут не выдержал я:
— У Тахира-муаллима была куча орденов! Он что их, в Хачмасе заслужил?
— Но, может быть, Фаик-муаллим знает что-то, что нам неизвестно? — осторожно заметил Гияс. — Какой смысл затевать скандал?
— Ты что, не видел орденов? — Я был готов с кулаками броситься на Гияса.
(Ордена эти лежали в ящике стола, и все мы, и я, и Гияс, и Мазахир, видели их у Тахира-муаллима).
— Я не говорю, что не видал…
— А что ж ты говоришь?
— Ничего я не говорю!
Вильма, сидевшая рядом с Гиясом, спокойно поднялась и пересела на другое место.
— Нехорошо так говорить о покойных, Фаик-муаллим, — негромко сказала девушка. — Вы порочите имя Тахира-муаллима. Очень прощу вас, не трудитесь устраивать меня на работу.
На такой оборот дела Маликов, похоже, не рассчитывал. А люди, подобные ему, выглядят не лучшим образом, когда выходит иначе, чем они задумали.
— Ну, хватит! — бодрясь, сказал он. — Достаточно демагогии! Продолжите ваши дискуссии за дверью. У меня нет времени слушать это!
— А пороть чушь у вас есть время? — Меня понесло, я уже ничего не боялся. Но проректор, только что кричавший на Элаббаса, на меня даже не повысил голос.
— Ты, видимо на кого-то надеешься, позволяя себе такой тон? — заметил он.
— Да, надеюсь! — Странное дело, я был совершенно спокоен, будто у меня и в самом деле был свой расчет. Был. Не на кого-то, на что-то. Вишневое деревце во дворе отцовского дома смотрело на меня.
«Ты, видимо, на кого-то надеешься?» Надеюсь, Фаик Маликов, и тебе не лишить меня этой надежды! И сегодня, и завтра, и послезавтра — до последнего дня жизни мне будет светить волшебный мой светильник!..
— Спокойней, сынок, спокойней… — Халил-муаллим сказал это мне, но я был совершенно спокоен.
— Ладно, пошли! Приедет ректор, продолжим разговор! — Элаббас подошел к двери и, уже стоя в дверях, обернулся к Маликову: — Не будет по-твоему, Маликов! Таких, как ты, мы видели-перевидели! И знай, мы этого не оставим. Ты нам ответишь за клевету!
Вслед за Элаббасом я вышел в полутемный коридор.
За нами шла Вильма.
В общежитие мы вернулись вечером. Нельзя сказать, чтоб у нас было очень хорошее настроение, но и не очень плохое. Мы пообедали в столовой Баксовета, потом в летнем кинотеатре посмотрели двухсерийный индийский фильм.
Когда мы пришли, Мазахира еще не было, но Гияс сидел на кровати и курил. Увидев нас, он чуть вздрогнул: боялся, должно быть, именно поэтому и пришел сегодня так рано.
— A-а, он тут? И давно вы здесь, прошу прощения?
Ни в голосе, ни в выражении лица Элаббаса не было для Гияса ничего утешительного, но он все равно обрадовался, усмехнулся, решив, видно, что раз Элаббас шутит, объясняться мы с ним не станем.
— Да я уж… часа три сижу, жду… Я ведь остался только, чтоб… Я этому подлецу вправил мозги!
— Какому подлецу?
— Да проректору. Дрянь, конечно, но есть в нем неплохие черты. Только зацепить надо.
— А?.. Ты, значит, зацепил?
— Не то слово! Я его на сто восемьдесят градусов развернул! Совсем другую песню поет!
— Ну? Да ты же герой! — Элаббас медленно подходил к Гиясу, и тот, не спуская с него глаз, все дальше отодвигался к стене. — А может, лучше расскажешь о папочке твоей Симы? О будущем тесте? Чего ж, люди свои… Расскажи… Он какую песню поет? После того как сделал тебя другом этой гниды? А? Какие у него дальнейшие планы?