Повести и рассказы
Шрифт:
Говорят, что во время болезни люди быстро растут. Не знаю, вырос я или нет, но я много думал, пока лежал три недели. О чем? Об отце и матери, у которых что-то случилось, давно, когда я был еще маленьким, и что прошло. О школе нашей, где все меряют отметками, чем-то привычным и нужным, но где не замечают, может быть, самого главного. Таких, как я, как Лиза, как Галя, наконец. А Галя тоже училась в нашей школе. Пусть раньше, а училась… И еще об этих самых подростках, которых надо воспитывать. И о тополях на нашей улице… И о…
Третьего мая мне разрешили в первый раз выйти
Я вышел. Кружилась голова, и все уже было зелено: подрезанные тополя на улице, и яблони в парке рядом с «Питером», и трава…
То ли после болезни, то ли потому, что я стал умнее, но мне нравилось все, и я вспомнил, что наша улица — необыкновенная улица, самая лучшая, самая красивая. А может, я просто привык к тому, что так говорят отец с матерью. Для них, я теперь понимаю, улица наша… Но разве только для них? И для меня…
Я свернул с улицы во двор и пошел к школе, в которой не был так долго. Почему пошел, не знаю.
Все оказалось точно. Через несколько минут из дверей школы начали высыпать старшеклассники. И наши — тоже.
Я долго и подробно объяснял, как я болел, чем лечился, говорил, что готовил потихоньку уроки, чтобы не отстать, что в понедельник приду в школу. Так, мол, сказала врачиха.
Кто-то заметил, что я похудел, кто-то, что побледнел, кто-то ничего не говорил, и мне было все равно.
— А что, Куприкова еще тоже болеет? — спросил я между прочим.
— Куприкова? Она просто дежурная по классу. Сейчас уберет — выйдет…
Я долго еще болтался по пустому школьному двору, когда наконец услышал:
— Ширяев? Ты что тут?..
— Я тебя жду, — не постеснялся сказать я. — Понимаешь, вот выпустили, и я пришел.
— Ширяев!
Тут я, кажется, совсем осмелел и сказал:
— Валялся пока, много думал. О тебе и… Скажи, а зачем ты тогда эти ветки тополиные собирала? Все хотел спросить тебя.
— А на них уже побеги: листочки и корни, — сказала Лиза. — Я их в парке посажу у «Питера». Пусть растут деревья! Вырастут, вспомню — мои! Хочешь, вместе посадим?
— Хочу, — согласился я. — А когда?
— Хоть завтра. Завтра же выходной!
Мы еще о чем-то говорили, и я сам удивлялся своей смелости и еще больше осмелел, когда Лиза сказала, что хотела прийти ко мне домой, но просто постеснялась.
— Завтра, хочешь, заходи, — предложил я. — Посадим твои ветки, а потом ко мне. Я тебя с мамой и папой познакомлю…
Почему я сказал так?..
— Я буду очень рада, — призналась Лиза. — Так, значит, в двенадцать у того тополя, да?
— У того…
Я не заметил, как проводил Лизу до ее дома, и, пока мы шли, я ничего почти не видел. Я пошел назад — увидел всю нашу улицу и тополя, на которых росли свежие побеги — сверху на срезанных ветках, и прямо на стволах внизу, и совсем рядом с ними — пробившие асфальт тротуара.
Улица как улица. Ничего особенного. Дома слева, дома справа. Дома из серого кирпича. Это куда лучше, чем из блоков. Деревья вдоль тротуаров — по-молодому свежие тополя. Это лучше, чем липы. Ведь липы еще только распускаются, а эти, даже подрезанные, уже зеленеют. И все тут на улице рядом…
— А у нас событие, — сообщил вечером отец. — Помнишь моего друга-американца из Филадельфии? Так вот, он книгу нам свою прислал: «Уан энд э хаф майлз бай фут алонг а рашин стрит. Мемваз оф эн Америкэн трэвелер». [5] Я перелистал. Молодец, Гарри! Очень объективную и умную книжку написал. В ней что-то есть и о нас с мамой, как о людях, влюбленных в нашу улицу. И даже о тебе в том плане, что ты, как все дети, безразлично относишься к месту, где живешь…
— А я тоже люблю нашу улицу, — сказал я. — Откуда он знает? Я не безразлично, а очень…
5
«Полторы мили пешком по одной русской улице. Записки американского путешественника» (англ.).
— И еще Гарри пишет, что улица наша вроде бы и не примечательна исторически, на самом деле — сама наша история. Выросла там, где не было ничего. Поселила людей новых, рожденных нашей властью. И на примере нашей улицы…
— Пап! Если я тебя попрошу, — перебил я отца, — ты мне рубль дашь?
— Конечно, дам, а зачем?
— Я в парикмахерскую сбегаю сейчас, пока не поздно, а то совсем зарос.
— Что, мама? — сказал отец. — Отпустим сына в парикмахерскую?
— Отпустим, — согласилась мать. — Он же взрослый у нас. Пусть сам следит за собой!
РОЖДЕНИЕ КАРАВАЕВА
Когда его усаживали в машину, то люди, совершенно незнакомые, чужие, почему-то очень хотели понравиться ему, хлопотали вокруг шофера и женщины, которая поедет с ним, и он слышал отрывочно: «Вот, документы на Олега Караваева, возьмите»; «Товарищ водитель, если мальчику будет необходимо по нужде, так вы уж, пожалуйста…»; «И смотрите, чтоб не укачало его, в случае чего, пусть он задремлет и дайте ему подышать свежим воздухом, это помогает». Это были одни незнакомые голоса, а другие — их было два — отвечали: «Сделаем»; «Нет, не забуду»; «Документы, да»; «Да вы не беспокойтесь»; «В целости-сохранности довезем!».
Уже потом он понял, что эти вторые — голоса шофера и женщины, которые провожали его всю дорогу.
Он уже сел в машину — в настоящую «скорую помощь», только без крестов и надписей по бортам, — когда остающиеся мужчины и женщины опять бросились к нему:
— Ну, счастливо тебе!
— Устраивайся поудобнее, сынок! Целый час ехать…
— Смотри шапку не расстегивай, а то продует, холодно…
— Тебе там, мальчик, будет хорошо…
— Это ведь ненадолго…
— Тебе, несомненно, понравится, сынок…