Повести и рассказы
Шрифт:
— И дьявол с ним! Пусть мамочка моя ненаглядная помучается. Ее идея! Даже лучше! — зло выпалила Галя, и я совсем растерялся. Мне показалось, что она какая-то странная сегодня, непохожая на себя…
— Я пойду, — сказал я.
— Можно от тебя позвонить? — попросила Галя.
— Можно, чего ж нельзя…
Мы поднялись этажом выше, к нам. Я сразу же открыл дверь.
— Ты один?
— Один, отец с матерью на работе… Вот телефон.
— Я разденусь, а то жарко.
Галя сбросила пальто, присела к телефону,
Не слушать же мне ее разговоры по телефону.
Но я все равно слышал. Непонятный разговор, какой обычно мальчишки ведут вроде Вольки Карпова. Только слово «приветик» было ее, но она его повторила три раза и все по-разному: смешно, то зло, то с удивлением.
— Так я приеду, — сказала она под конец. — До вечера, да? Только ты сообрази, как договорились…
Опустив трубку, она позвала меня:
— Ты где?
— Тут.
Я вышел из кухни.
— Загуляла я, — призналась она протяжно-весело. — И дома не ночевала, и на работу не вышла. И буду гулять! У тебя, кстати, выпить нечего?
— Выпить? Чего?
— Не воды, конечно, — рассмеялась она. — Вы всегда посуды много порожней сдаете, я знаю. Посмотри…
— Так это когда гости…
— Посмотри, посмотри.
— Сейчас посмотрю в холодильнике, — услужливо пообещал я.
Она пошла за мной на кухню.
В холодильнике что-то было. Я достал начатую бутылку коньяку, показал ей.
— Вот это вещь! — обрадовалась она. — А мы всю ночь водку хлестали.
И сама достала с полки две чашки:
— Наливай!
— А-а… вторая зачем?
— Как зачем? Тебе!
— Что вы! Я… Мне…
У меня чуть не сорвалось с языка, что мне и так попадет, если отец с матерью заметят, а чтобы еще самому…
— Ну и приветик! Будь здоров! — сказала она. — Поехали! За нашу школу! Я тоже в ней училась. И за тебя!
Галя вобрала в себя воздух, словно перед тем как нырнуть под воду, и залпом выпила почти полную чашку.
Я ахнул.
Потом она села тут же, на кухне, за стол и долго не уходила. А я стоял рядом с ней, стоял с бутылкой в руках и не знал, что делать.
Галя молчала, и мне уже показалось, что ей плохо, как вдруг она посмотрела на меня, ухмыльнулась и сказала:
— Хорошо! До чего же хорошо, а! А я тебе нравлюсь? Скажи, нравлюсь?
Не знаю, что мне было сказать.
— Не знаю, — сказал я, ничего не соображая.
— Знаю: нравлюсь! Нравлюсь, нравлюсь, нравлюсь! И ты ходишь за мной, бегаешь, смотришь. И мне это нравится. Скажу даже тебе, что ты, в общем, ничего… Ничего, вот только бы постарше чуть. Но ты и не маленький. Я в твои годы…
— Не знаю, — опять пробормотал я.
— А я знаю! — решительно произнесла она. — И потому подойди ко мне, стань на колени и делай все, что хочешь! Я тебе все позволяю! Я, если даже хочешь знать… Ты мне тоже нравишься!..
— Ты чего сегодня мрачнее тучи? — спросил отец. — Двойку схватил?
— И правда, что с тобой, сынок? — спросила мать. — Папа прав…
Они уже помирились, и я был рад этому, но мне хотелось сказать сейчас им, что лучше бы я схватил двойку, и что вообще двойки, колы, тройки, четверки, пятерки ничего не значат, и это не так уж важно, кто как учится, а важно что-то другое, более важное…
Я не сказал.
Сказал другое:
— Нет, сегодня отметок не было.
Про себя подумал: «И Лизы сегодня не было. И никто не удивился. Сваливают на какой-то грипп».
— Между прочим, — сказал отец, — сегодня есть важное для тебя постановление, слышал?
— Нет, какое?
— И тебя касается, и вообще всех подростков, — пояснил отец. — Вам теперь все внимание. Книг для вас будут больше выпускать, фильмов, физкультура и спорт, конечно, а самое главное — воспитание. Воспитанием займутся всерьез…
— Нас и так воспитывают…
— А будут еще лучше. А впрочем… — добавил он и не договорил.
Я рано лег спать в этот вечер. Подошла мать, пожелала спокойной ночи, опять спросила:
— Не нравишься ты мне сегодня. Что-то случилось?
— Ничего не случилось. Но… Посиди со мной, — попросил я. — И знаешь что? Скажи, пожалуйста, почему это вы, когда с папой о нашей улице говорите, что она самая лучшая, все Ломоносовский проспект вспоминаете. Почему? А если бы туда переехали, тогда?
Мать смутилась.
— И откуда ты?.. Это сложно, сынок. И не для…
— Я же не маленький, — сказал я. — И поверь, мне очень, очень важно знать почему…
— Да, ты не маленький, — согласилась мать. — Как бы это тебе все объяснить? В общем, бывают перебои в каждом механизме. Вот и у нас тогда с папой перебой был. Если б на Ломоносовский, то он один бы туда поехал. Без нас с тобой. Но он оказался очень разумным, хорошим, твой папа. И мне не напоминает… Ни о чем… А мог бы!
— А ссоритесь? — вспомнил я.
— Это так, по глупости, — сказала мать. — Я виновата и все понимаю. Больше никогда не буду. И нельзя мне на этой улице ссориться с папой… Ведь она для меня… Ну, как бы тебе сказать?.. Как найденное потерянное счастье и…
— Что «и»?
— Не надо, сынок, ладно? Спи! Только о разговоре нашем папе ни-ни… Ты же взрослый!
Еще два дня я был в школе, а потом тоже заболел. Тем же гриппом с осложнением. Заболел некстати — конец учебного года, и надо подтягивать хвосты перед экзаменами. В восьмом классе, как назло, остались экзамены, хотя и непонятно зачем. Все равно еще два года учиться.