Повести и рассказы
Шрифт:
У Гошки в Москве, в школе, было много приятелей. Вот хорошо бы и Вовка был его другом, настоящим!
— Мы с тобой еще летом увидимся, — сказал Гошка. — Ты будешь летом здесь?
— А куда ж я денусь! Ясно, буду, — объяснил Вовка. — У нас и летом тут в саду работы хватит…
Они уже отнесли четвертые носилки, когда Гошка услышал голос отца.
Гошка помог Вовке дотащить пустые носилки и попрощался:
— Ехать нам пора…
Ему не хотелось уходить отсюда. Но что поделаешь! Гошка вернулся к отцу.
Председатель продолжал что-то рассказывать отцу, объяснять,
— Да… да… верно… да… да… хорошо… да… да… правильно…
Но вот отец стал прощаться с Егоровым и еще раз позвал Гошку, хотя он стоял рядом.
— Пока еще в Голубинке все уладим, — сказал он, — а время летит.
— Ну что ж! Езжайте! — оборвал на полуслове свой рассказ председатель. Но тут же не выдержал и опять добавил: — А знаете, они что еще напридумали! Высадить плодовые деревья прямо в деревне, по главной улице! Двести в этом году, а потом еще! И на других улицах! Молодцы, правда? Красиво, говорят, будет! И земля у нас всюду хорошая! Привьются, определенно привьются! Видите, даже такие ребятишки, можно сказать, а о красоте для всех думают. И сами хотят жить красиво! Ведь это надо уметь — красоту людям дарить! Это не менее важно, чем урожайность и животноводство. Кстати, и по животноводству они сейчас нам здорово помогают. Вот будете жить здесь, глядишь, тоже поможете!..
9
Когда они вернулись в Голубинку, было еще солнечно. Но солнце светило теперь откуда-то из-за леса. Тени стали длиннее, а воздух прохладнее. День катился к вечеру, и деревенская улица заполнилась людьми. Люди шли с работы, сидели на лавочке возле палисадников, выглядывали из окон домов. Птицы поутихомирились, как обычно, рано собираясь на покой. Лишь несколько белых трясогузок быстро мельтешили по дороге в поисках корма. Они только что возвратились из дальних странствий и теперь подкрепляли свои силы.
Но на Гошку трясогузки не произвели впечатления. Он вспоминал совсем другое — побеленные стволы яблонь и вишен в садах, и Вовку с носилками, и других ребят…
А деревня жила голосами людей. Женскими, ребячьими, мужскими, стариковскими. Усталыми и бодрыми, задумчивыми и беззаботными, тихими и громкими. У магазина играли на баяне кубинскую песню, и три молодые пары танцевали под нее явно неподходящий медленный танец. Из дома напротив еле слышно доносились звуки радио:
В жизни раз бы-в-в-вае-етВосемнадцать л-ле-е-ет.Изредка мычали коровы, блеяли козы, хлопали крыльями и кудахтали, взлетая на насесты, куры.
Гошка сидел в машине, пока отец ходил по домам договариваться о жилье на лето. Договорился он скоро, в третьем же доме. Снял там две комнаты и оставил задаток.
— Хочешь посмотреть? — спросил отец, возвращаясь к машине. — Или же сразу к Островым поедем? А то поздно…
— Поедем, — сказал Гошка, а про себя подумал: «Чего смотреть! Ну, снял и снял…»
У Островых их уже ждали. Все семейство было в сборе. Сам Николай Петрович, его жена, двое ребят, чуть старше Гошки, и старушка Анастасия Семеновна, с которой они познакомились утром.
— Пожалте к столу, гости дорогие! — пригласила Анастасия Семеновна. — Проголодались небось, понаездились по воздуху!
Николай Петрович поставил на стол бутылку с мутноватой жидкостью, сказал:
— Как, с устатку по махонькой? Можно?
— Только чуть-чуть, — согласился отец. — За рулем я…
Гошка без всякого удовольствия жевал вареную картошку с селедкой и соленым огурцом и запивал ее молоком из кружки. Он занимался лишь едой, не замечая взрослых и даже ребят Острова. А мальчишки сидели рядом, тоже молча, как водится за столом, и с любопытством смотрели на Гошку.
— Ты еще бери! Не стесняйся! — наконец сказал один из них, по-хозяйски кивнув на стол.
Но Гошка уже наелся.
Взрослые говорили о делах — о срубе, о цене, о месте, где его лучше поставить, о рабочих, которые за лето должны довершить сооружение дома. Вернее, как показалось Гошке, говорил больше отец, а Николай Петрович или поддакивал ему, или просто произносил одну-две фразы и опять замолкал. Женщины почти не вступали в разговор. Только Анастасия Семеновна заметила:
— Вот, бог даст, тогда и корову купим. А так нам ничего и не надо. Все одно без Ванюшки… — И она не договорила.
А Николай Петрович, закончив деловой разговор, облегченно вздохнул, сказал:
— Ну и ладно! По рукам, значит! — И сразу оживился: — А вот ты говоришь: Егоров — неприметный. А он — головастый мужик, Тимирязевку в Москве позапрошлым летом кончил. Про колхоз и говорить нечего: поднял он всех нас здорово за два года. И урожайность при нем пошла, и скотину не дал погубить, и с оплатой трудодня стало куда лучше. А сейчас, как с пленума вернулся, говорит: «Заживем теперь по-другому! Скоро заживем!» А что? Он добьется! В районе с ним считаются, помогают. Да и сам он для колхоза хоть что вырвет. Строит же опять много. Вот поселитесь, он и тебя в оборот возьмет!..
— Да что я! — сказал отец. — Я ж сельским проектированием не занимался. Да и некогда мне… Работа!..
— Теперь и на деревне не хуже города строят, — заметил Николай Петрович. — И жить всем по-городскому хочется. Так что возьмет он тебя в оборот, обязательно возьмет…
Отец взглянул на часы:
— Восьмой час уже. Мы двинемся. И так засветло не доберемся! А насчет денег, Николай Петрович, значит, как договорились…
— Да ладно, ладно! Что ты все — деньги да деньги! — перебил его Остров. — Договорились, и все тут!
Они попрощались и вышли к машине. Хозяева, кроме старушки Анастасии Семеновны, тоже спустились с крыльца:
— Ну спасибо! Счастливо доехать! Приезжайте! Не беспокойтесь! Все сделаем!
Отец помахал им:
— До встречи!
Машина медленно тронулась и покатила через деревню в сторону леса. Не успели они выехать на полевую дорогу, как отец довольно посмотрел на Гошку и даже подмигнул ему:
— А ведь мы, братец, ловко договорились! А-а! За полцены сруб купили!
— Ну и что? — не понял Гошка.