Повести и рассказы

Баруздин Сергей Алексеевич

— Давай! Давай! — кричит Саша, двигая краба. — Смелей! Не бойся! Как в море!

Он играет, забыв про все на свете. И про время. И про то, что есть входная дверь и звонок. А звонок трезвонит вовсю. Но Саша не слышит его. Не слышит, как щелкает замок, и мамины слова: «Не пойму, куда он мог подеваться!» — тоже не слышит.

— Ты с ума сошел! Что ты наделал!

Мама с ужасом смотрит на мокрый пол, на Сашины бурые руки и темную жидкость в тазу.

— Ты уже пришла? — Саша не понимает, откуда появилась мама и почему в дверях

стоит улыбающийся дядя Яша.

И только в ту минуту, когда мама хватает таз и подносит его к раковине, Саша приходит в себя.

— Мама! Мамочка! Пожалуйста, не надо! Пожа… — бормочет Саша. — Что ты сделала! Что ты сделала! — Он уже кричит.

Саша достает из раковины умывальника оторвавшуюся клешню краба и вторую — поменьше и плачет так, как не плакал уже давно-давно, а может, и никогда:

— Что ты наделала! Что ты… Я же просил тебя… Так просил, мамочка…

— Не реви! Лучше умойся! — говорит мама. — Черт знает что!

— Эка невидаль! — смеется дядя Яша. — Будь что ценное. Дюжина раков с пивком — понимаю. А то краб! Да еще чучело.

…Проходит час, другой, а Саша все лежит на диване, уткнувшись лицом в валик, уже не плачет, а только вздыхает и вздрагивает.

Случилось что-то непоправимое. Вряд ли он может объяснить себе самому что. Саша чувствует это, и потому ему совсем не стыдно — ни своих одиннадцати лет, ни того, что он мальчишка…

А мама с дядей Яшей, отобедав и выпив, чаевничают и о чем-то мирно беседуют.

8

— Ты чего ж это вчера?

Вера ждала Сашу у ворот в школу и совсем промерзла.

И вот он наконец появился, чуть ли не самым последним.

— Не мог я, — бурчит Саша.

— Побежим, а то звонок сейчас, — говорит Вера. И уже на ходу добавляет с сожалением: — А я вчера хотела тебе еще про море рассказать. Раньше совсем забыла. Как мы в Соколиную бухту ходили и костер там жгли, а папа…

— Не надо ничего про море, — вдруг произносит Саша и повторяет: — Не надо!

— Как — не надо? — Вера от удивления даже остановилась.

— Не хочу! — упрямо говорит Саша. — Не хочу больше!

9

Так было. И, возможно, продолжалось бы еще очень долго. И неизвестно, чем бы кончилось. Но в жизни часто случаются перемены, и хорошо, когда эти перемены — к лучшему. Вот и у Саши случилась такая перемена. Долгожданная перемена. И не сегодня…

10

А сегодня… Море плещется рядом с вокзалом. На пляже гуляют ребята и взрослые, а над морем кружатся чайки, и на рейде стоят суда. А над ними и над всем морем — это самое главное — светит солнце. Маленькое по сравнению с морем и большое, горячее, как само море. И неизвестно, что больше притягивает к себе людей — море или солнце. И море и солнце одинаково величественные, неповторимые, живые…

Дальний скорый еще не подошел к вокзалу приморского города, но Сашин отец все чаще посматривает на часы. Значит, вот-вот…

— А цветы ты зря отказался взять, — говорит он сыну.

Саша — длинный, вернее, долговязый, вровень с отцом и такой же загорелый — смущается и бормочет:

— Ну, это неудобно, пап! Как ты не понимаешь!

— Смотри-смотри, как знаешь! — соглашается отец.

Саша и без того растерян. Он терпеть не может встреч, проводов, всяких поздравлений и прочих торжественных вещей, когда не знаешь, как себя вести, куда девать руки, что говорить, и вообще единственное, о чем мечтаешь, чтобы все это скорее кончилось. Не хватает ему еще сейчас букета в руки!

Он ждет, волнуется, как ждут и волнуются сейчас на перроне все. Саша старается взять себя в руки. Быстрей бы уж приходил этот поезд! Ну что тут особенного — встретить знакомых!

Поезд медленно выплывает из-за поворота, а волнение, как назло, не проходит. Уже гудит весь перрон и кричат окна вагонов, и кто-то уже мчится вдоль длинного состава, вскакивает на подножки. И все это как в кино и как на самом деле.

И вот наконец:

— Саша! Кирилл Никанорыч!

Это кричит Вера из окна вагона.

Саша и спокойный до этой минуты подполковник в морской форме тоже начинают куда-то бежать, вскакивают на подножку и с трудом протискиваются в тамбур. Дальше все забито: пролезть немыслимо, и Вера уже кричит им через чужие головы из глубины коридора:

— Мы сами! Ждите внизу!.. На платформе!..

Когда они выходят из вагона, начинается самое сложное. Вера здоровается с Сашей. Саша — с Вериной матерью и с Верой. Верина мать — с Сашиным отцом. Потом… Боже, как все это долго, сумбурно и все-таки трогательно. Глаза блестят, хотя никто не целуется, а просто жмут друг другу руки.

— Ну, как служба, пионерия? Все ли в порядке? — Сашин отец прикладывает руку к козырьку.

— Все в порядке! — смеется Вера. — Только уже не пионерия, Кирилл Никанорыч…

— Неужто комсомолия?

— Комсомолия! — подтверждает Вера.

— Поздравляю! А мой тоже… — Отец кивает на Сашу.

— Чего же ты не написал? Давно, Саш? — удивляется Вера.

— Второй день… А ты?

— Вторую неделю.

Теперь начинается все сначала — пожатие рук и «Поздравляю! Поздравляю! Спасибо! Спасибо! Поздравляю!»

— Ну, чего ж мы стоим? — наконец говорит Сашин отец. — Мой дредноут в вашем распоряжении.

— Неужели все тот?

— И тот и не тот! Для дела поновее и посильнее получили, а этот так — для прогулок теперь. — Подполковник улыбается и поправляет фуражку с золотым «крабом».

Они пробираются по перрону, переходят пути и спускаются к небольшой пристани, где стоит катер — бывший пограничный, бывший сторожевой. Но катерок еще ничего — жив, и даже вахтенный начеку:

— Здравия желаю! С прибытьицем! Осторожненько! Вот так! Осторожненько!