Повести и рассказы
Шрифт:
Как же он мог позавчера играть в шахматы, Лева Тройкин?
Как мог он позавчера смеяться?
Ведь он уже знал э т о.
А Туся не знал, о ч е м Лева думает. Ч т о у него там, в голове, происходит.
Странно, странно все. Непонятно. И страшно.
Что же это такое — не успеешь привыкнуть, узнать, подружиться, а уже куда-то все проваливается…
Все время надо с кем-то расставаться, а расставаться так печально…
И что ему, Тусе, за дело, что появились в его жизни какие-то новые, незнакомые и, наверно, хорошие люди —
Эпилог
В книгах старинных писателей почти всегда бывал эпилог, то есть заключение, в котором они считали своим долгом сообщить читателям, живы ли, здоровы ли их герои, что сейчас делают и какие у них планы на будущее.
Я думаю, это потому, что писатели прошлого очень уважали своих читателей и не хотели, чтобы у тех оставались какие-нибудь неясности после чтения их книг. В этом смысле — да и не только в этом — надо брать пример с тех писателей.
Вы, конечно, поняли, что главный герой моей повести — Туся Пряников.
Теперь Туся Пряников — взрослый.
Попробуйте угадать, кем он стал.
Туся Пряников — учитель.
Специальность — учитель географии.
Планы на будущее — учитель географии.
Кое-кто из вас поморщился. А зря. Тот, кто морщится, сам может стать учителем, при виде которого другие будут морщиться.
Туся Пряников не такой.
Но это особая тема. Может быть, когда-нибудь я за нее возьмусь.
Туся Пряников первым прочел эту повесть. Когда он прочел ее, мы сели с ним в трамвай, медленный и гремящий на стыках, и поехали в старый парк.
Дом стоял на прежнем месте. И сад тоже. А у крыльца — старая железная бочка. Вот и все. Разве мало?
Кто мог подумать, что старая бочка простоит под стрехой столько лет и ничего с ней не сделается? Только чуть больше врастет в землю и станет совсем черной от времени. И встретит нас такой же светлой каплей, прозрачной, горящей на солнце, и эта капля на мгновение повиснет в воздухе… А вот и еще, и еще одна. Тра-та-та… Тра-та-та… Это ветерок подул, и капли западали быстрее, словно торопясь спрятаться в бочке. А там тонкая ряска, мохнатая, рыжая, чуть колышется, и капли едва пробивают ее. Совсем черная стала бочка, и паук свил в ее черноте свои черные сети, и сам спрятался в тени, а кругом — жара!..
Но все это до первого настоящего дождя! И тишина, и паучье счастье, и мохнатая ряска… А потом — опять тишина, и опять дождь, и опять… Точно невидимые качели: вперед — назад, вперед — назад…
Дяди Вовы нет. Левы Тройкина нет — умер с голоду Лева Тройкин в Ленинграде, во время войны; многих еще людей нет, и мы стали другими, и мир кругом другой, а старая бочка под стрехой стоит себе и стоит. Даже удивительно! Трудно в это поверить. Может, это другая бочка, не та? Может, и двор не тот, и дом не тот?..
Нет. Все то.
Кирпичи вокруг бочки лежали — так и лежат, только потрескались и позеленели, а в одном вода ямку выдолбила — розовую, пористую.
Между кирпичами — ромашки. Тогда тоже были ромашки… И лебеда… И подорожник…
Да и бочка, конечно, та же. Мы ее сразу узнали. Просто когда-то она казалась нам больше…
Дядя Вова пропал без вести в начале войны. Подробности мы с Тусей узнали совсем недавно.
Слышим как-то по радио: можно попытаться найти родственников, пропавших во время войны. Многим уже помогли в радиокомитете. По просьбе сына — мать нашли. Отцу — дочь отыскали. Мужу — жену.
Может быть, и нам помогут. Попробуем дать объявление…
Дали. Ждем. Однажды вечером является гость. Старичок. Но еще крепкий. Скромный такой, приветливый. Руку жмет — пять минут не отпускает. Прямо в глаза смотрит, улыбается от души.
Мы — старичка под руки и за стол.
Вот что говорил за столом Федор Семенович Жарков — в прошлом сапер и слесарь, теперь — пенсионер.
«Ни-ни-ни! Избави боже! Выпью — плакать начну… Такое дело… А про товарища Пряникова, пожалуйста, все, что знаю, расскажу. Служили мы с ним саперами. Немцу на память фугасы оставляли… Неразбериха была: сейчас свои, через час — чужие…
Заминировали один объект и видим: тормозит на дороге «эмка». За рулем майор. Раненый.
«Лейтенант, — спрашивает он товарища Пряникова, — можешь машину водить?»
«Могу», — отвечает товарищ Пряников.
«Бери руль, — говорит майор, а сам на наших глазах кровью истекает. — В машине у меня сумка с документами, карты там… Мы окружены, надо прорваться…»
Сказал — и голова набок. Мы майора перевязали и на заднее сиденье. Сами в машину. Веришь — нет: баранка, сиденье — все в крови!
Товарищ Пряников на шоссе и — ходу!
Смотрю по сторонам, вижу танк. Из деревни, наперерез, прямо по полю шпарит. Майор бредит, кричит: «Вперед! Вперед!»
Танк начал пристреливаться. Осколок заднее стекло пробил. Впереди, на счастье, поворот…
И вот тут я, грешный человек, подумал: «Господи, почему это мы с товарищем Пряниковым должны погибать из-за каких-то штабных бумажек?»
А товарищ Пряников будто подслушал меня.
«Федор Семеныч, говорит, сейчас я приторможу вон у той рощицы. Бери сумку с бумагами и… До ночи отсидишься, а там пробирайся к нашим. Сумку — смотря по обстоятельствам — можешь спрятать в приметном месте…»
Я говорю:
«Товарищ лейтенант, а вы как же?»
Он кивает на майора:
«А его куда?»
Я молчу. Что тут скажешь. Конечно, мы с ним случайные встречные, а ну, как сам в такое дело попадешь…
«Попробую проскочить, — говорит товарищ Пряников, — может, успею его в госпиталь сдать…»
Я говорю:
«Разрешите остаться».
А он:
«Не мешкайте, Федор Семеныч. Выполняйте».
Притормозил. Я — в канаву, трава надо мной сомкнулась, даже не успел сказать прощай… Такое дело».