Повести и рассказы
Шрифт:
…Когда вечером все уходят из клуба, капитан долго гремит связкой ключей, запирает кают-компанию, а все ждут его, чтобы пройти вместе по темным улицам. Идут они сначала большой и шумной стаей, а после — один, другой свернет в сторону, третий… Как сахар в стакане, растворяется тесная их стая в вечернем городе.
Нет, «идут» — не то слово. Они опрометью бегут вперед, бегом возвращаются назад, прыгают на одной ноге, скачут на четвереньках, едут друг на друге верхом, шагают на руках и, наконец, катятся колесом.
Идут нормально, в буквальном смысле этого слова, только двое — капитан и Большой Петров. Они идут
Изредка из толпы вывернется какой-нибудь Маленький Петров, подбежит, прислушается к разговору, коснется рукой, получит дружеский подзатыльник и отскочит с громким смехом в сторону, как будто только об этом и мечтал.
…У Маленького Петрова есть дома свое законное место — подоконник. На подоконнике, рядом с деревянным пистолетом, рыболовными крючками, мотком цветной проволоки и другими полезными вещами — коробка из-под зефира. В ней спичечные этикетки и фотография, где они с Большим Петровым сняты. Снимал их Каштанов своим стареньким «Любителем», но фотография получилась хорошая. Маленький любит доставать ее и смотреть.
На фото он и Большой стоят рядом у майского берега Вереи, оба в тельняшках, с непокрытыми головами, оба светловолосые, только у Большого волосы чуть вьются, а у Маленького — как трава стриженая. Левую руку Большой Петров положил Маленькому на плечо, и смотрят они прямо в объектив, серьезно, без улыбки.
Казалось бы, что лучше: Большой Маленького бережет, Маленький от Большого ни на шаг… Но вот тут-то и загвоздка. Рядом с Большим Маленький Петров всегда остается для других только «маленьким», не всерьез, от горшка два вершка, человечком. Вдобавок и ростом он не вышел.
Его, между прочим, и по имени никто не звал. Есть Большой Петров, того зовут Николай, а у Большого брат, ну, этот, как его… Маленький.
А его звали Ленькой.
…Снова приходит лето, и снова Маленький Петров стоит на берегу и машет, машет рукой, пока плечо не заболит. Тогда принимается другой махать.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Радуйся, ветер наш
Шлюпка медленно выходит на чистую воду. Гребут пока двое — Ленц и Каштанов, — гребут осторожно, лавируя между катерами, лодками, баржами, буксирами… Над шлюпкой нависает черный борт железной баржи. Маленький подымает голову и видит небритого матроса с папироской в ощеренных зубах. Матрос кивает: привет, мол! «Далеко ли?» — спрашивает. «В плаванье уходим», — говорит Каштанов. Спокойно так, просто: в плаванье уходим.
Теперь только, после этих каштановских слов, Маленький осознал наконец, что происходит. Он у х о д и т. Рыбаки на пристани остаются, а он у х о д и т. Мальчишки, плавающие у борта теплохода, остаются, а он у х о д и т. Весла скрипят в уключинах: у х о д и м, у х о д и м… Вода журчит за кормой: уходим, уходи м… Уже не остановишься, не вернешься, не попросишься назад. Уходим. Ушли.
— Разобрать весла! — приказывает капитан.
Впереди, загребным — боцман Ленц. Сзади — Чубчик. Широкая боцманская спина движется легко и упруго. Светлые волосы сбегают на шею узкой треугольной косичкой. Маленький следит за этой косичкой, чтобы удержать ритм, не сбиться. А весло становится все тяжелей, а кулакам одно лишь надо — разжаться. Чуть замешкался, а Чубчик: «Эй, не тяни!» И опять Маленький следит за боцманской спиной, и пот заливает ему глаза, и полосы Ленцевой тельняшки сливаются, а кулаки набухают нестерпимой тяжестью. Еще немного — и он выпустит весло…
— Первая команда, суши весла! Вторая команда на весла!
Маленький хочет бросить свое весло, но видит, как взмыло над водой весло Ленца и застыло, влажное, искрясь на солнце. И он повторяет все в точности, как Ленц.
Маленький сидит на корме, расслабив тело, и к нему постепенно возвращается прежний мир, ровное дыхание, четкие краски воды и неба. Он с опаской трогает упругую белую подушечку под указательным пальцем.
— Что, мозоль? — спрашивает Чубчик.
Маленький молчит.
— Дурак ты. Хочешь научу? Устанешь, веди весло вот так. — Чубчикова ладонь горизонтально проплыла перед глазами. — Никто не заметит, и не выдохнешься. Отдохнешь — опять греби. Эх ты, трубач! — Чубчик подмигнул: знаем, мол, что к чему…
Значит, догадался. Догадался, откуда труба. Не забыл, как в пионерскую вместе ходили…
И зачем Маленький позвал его тогда с собой! Одному идти надо было. Но Чубчикова совета он все же послушался.
На следующий заход Маленький опускал весло в воду и вынимал его без всякого сопротивления. Теперь он почти сразу выбился из ритма. Капитан крикнул ему:
— Маленький Петров, ровнее, ровнее!
Боцман Ленц искоса поглядел:
— Не сачкуй…
Чубчик сказал в спину тихо, ехидно:
— Ай-я-яй…
Маленький изо всех сил налег на весло. Белая подушечка под указательным пальцем лопнула. Но боли он не замечал. Спиной чувствовал усмешку Чубчика.
А потом солнце пошло на убыль, и что-то такое потянуло с севера, не ветер еще, а только его подобие, тень. Но потное, горячее лицо ощутило на себе эту тень, и все закричали:
— Ветер! Ветер!
Капитан приказал поставить паруса, и началось странное движение по сумеречной гладкой воде, когда непонятно, отчего шлюпка идет.
Ветра-то нет, разве это ветер — чуть трогает лицо и даже не сушит его…
Маленький лежит между банками, руки за голову, посасывает сахар, выданный боцманом Ленцем, и слушает глухое тиканье в ладонях.
— Радуйся, Маленький Петров, ветер наш, — говорит капитан. — Еще выбрать шкоты!
Радуется капитан. Показывает крепкие свои желтоватые зубы. Радуется Каштанов — встряхивает челкой, насвистывает, сидя на носу.
Радуется боцман Ленц — держит на руле крепкую руку. Радуется Чубчик — роется в своем рюкзаке, достает пирожок домашнего печения, никого не угощает, громко жует.
Радуется круглощекая девчонка Айна, что сидит на носу второй шлюпки. Вот песню запела, а слов не понять — по-эстонски она поет. И зачем капитан взял девчонку в поход — непонятно…
Степа тоже, конечно, радуется. Не каждому и не каждый день доверяют командовать шлюпкой.
Все радуются кругом. Один только Маленький Петров не радуется. Чубчик догадался, откуда труба. Пойдет теперь болтать. А еще — скоро мать вернется с фабрики и найдет на столе его записку. Что дальше будет — трудно и предположить. Где уж тут радоваться.