Повести и рассказы
Шрифт:
Антоний шагнул через порог. Большая лампа-молния, висевшая под потолком, освещала знакомые портреты вождей на стенах, плакаты и лозунги, которые могли бы рассеять всякое беспокойство и не у такого доверчивого человека, как он. За небольшим деревянным столом сидел человек в красноармейской форме.
— Здравствуйте, — сказал Антоний. — Я вам не помешаю?
Но человек даже головы в ответ не поднял, дописывая какую-то бумагу. Дописал, отодвинул и взглянул на Антония.
— Почему вы хотели бежать за границу? — осведомился он.
— Бежать? Куда? — удивился Антоний. — Разрешите познакомиться. Я — Антоний Борчевский, сын
— Так, так, — перебил непонятный человек. — Вы позорите память вашего отца. Вы должны были работать в военном комиссариате?
— В военной канцелярии. Да, в канцелярии военного комиссариата. Меня вызвал брат, прислал денег, я нанял лошадь до станции… У меня мать умерла от тифа…
Антоний замолк в растерянности.
— Так, так, — человек, которого Антоний счел следователем, говорил с едва заметным акцентом, — так. Но вы не ответили мне на вопрос о причинах вашего желания бежать за границу.
— Это какое-то страшное недоразумение! — возмутился Антоний. — Я — сын комиссара Борчевского и ехал к брату, чтобы работать в военном комиссариате. Так, товарищ, нельзя же, право… Вот товарищ может подтвердить…
И он обернулся к Ильюсю.
— За границу лошадь нанимал, — промолвил тот кратко.
— Как вам не стыдно! — воскликнул Антоний. — Ничего подобного! Он врет!
В первый раз в жизни он сталкивался с такой наглой ложью — и весь дрожал от возмущения.
— Нам все известно, — сказал следователь. — Своими увертками вы только ухудшаете свое положение.
И вновь повторил:
— Вы позорите память вашего отца.
— Но, товарищ…
— Довольно! Может быть, вы образумитесь к утру. В камеру!
Ильюсь тронул Антония за локоть. Лицо у него было спокойное. Он слегка улыбался. В двери он снова пропустил юношу вперед. Затем Антонию пришлось выдержать тщательный обыск. Револьвер, захваченный им из дому, у него отобрали.
В камере, то есть в чулане, куда Ильюсь запер Антония, было темно и тихо. Антоний опустился на пол и заложил меж поднятых к подбородку колен руки — ладонь к ладони. Так он сидел — ошеломленный, возмущенный, уверенный только в одном — что он неповинен в преступлении, в котором его обвиняют. И он был потрясен встречей лицом к лицу с такой клеветой, такой ложью, которой ему не приводилось еще встречать в жизни.
Вдруг полоса света легла на пол: дверь медленно, без скрипа, отворилась.
Антоний вскочил.
У порога стоял Ильюсь.
— Напугался? — спросил он. — Решили помиловать тебя. За папашины заслуги. Прошение тебе надо подписать. Вот тебе карандаш чернильный. Помусоль.
— Как вам не стыдно так оболгать меня! — воскликнул Антоний. — Вы прекрасно знаете, что я нанимал лошадь на станцию. Зачем вы лгали?
— Ты бумагу прочти, — отвечал Ильюсь. — Я тебе посвечу.
И он придвинул фонарь.
— Вот видишь? «Заявляю, что Илья Грачев оболгал меня, и поэтому я больше дела с ним иметь не хочу». Следователь, добрая душа, вписал. Не поверил мне.
— Как стыдно! — сказал Антоний, подписывая это по всей форме составленное прошение. — Я никак не мог ждать от вас такой… такой лжи!
Ильюсь удалился и очень скоро вернулся обратно.
— Собирайся в дорогу, — сказал он. — Тебя Ядя повезет. Считаешься теперь проверенным. Только следователь проститься с тобой хочет.
Он повел Антония к следователю, и тут новая неожиданность ожидала Антония.
Та
Антоний побледнел и не мигая глядел на офицера.
— Хотели вы или не хотели, — начал тот, улыбаясь, — а вы за границей. Вы понимаете теперь, что попали не в родное Чека? У нас вы так откровенно не подтвердили бы то, что, впрочем, нам и без того было известно. И прошение не подписали бы. Не правда ли? Но мы на вас не в обиде. Мы будем друзьями и отпустим вас на родину. Уезжайте, работайте, будьте счастливы. Мы просим от вас только несколько услуг, раз уж вы к нам заехали. Несколько небольших услуг — и никто никогда не узнает о вашем приключении. Итак, вы должны давать нам кое-какие данные…
Антоний хотел ответить, оборвать офицера, но смог промолвить одно только слово:
— Нет.
— Но будьте благоразумны, — продолжал офицер. — Ведь я вас сюда не звал. Вы сами приехали. Или, может быть, вас силой затащили?
Он сделал паузу.
— Ведь нет? А по дороге вы могли заподозрить, что вас ведут через границу? Так? Но вы пошли? Но вы, значит, сами хотели попасть к нам? Мы совсем не хотим ссориться с вами. Но вам же будет хуже, если вы пожелаете ссоры. Вот у меня ваше прошение, в котором вы жалуетесь на Грачева, не хотите больше иметь с ним дела. Но, значит, вы до того имели с ним дела? Так? А Грачев — наш крупный разведчик и вербовщик. Не вы первый из наших агентов жалуетесь на него. Ссоры между сослуживцами — они часто бывают… Вы у себя на родине никак не сможете оправдаться. Ведь если вы пожелаете поссориться с нами, то мы в порядке добрососедских отношений с вашей страной передадим эту вашу записку пограничникам…
— Вам никто не поверит! — вскрикнул Антоний.
— Посмотрим, — отвечал спокойно офицер. — Обязательно поверят, и вас ожидает большой позор. «Ложное Чека» мы применили в первый раз. Кто же вам поверит, что, подписывая, вы не знали, где находитесь?
Он помолчал.
— Все будет очень секретно, — продолжал он затем. — Никто ничего не будет знать. И много выгоды. Вы все равно уже наш, вы в моих руках, в любой момент я могу передать ваше признание о связи с нашим разведчиком. Если ваш брат узнает, что сын комиссара Борчевского имел связь с нашим вербовщиком и разведчиком, он отречется от вас, он вас самолично расстреляет, как шпиона… Вас ожидает позор, от которого вам никак не избавиться. А несколько небольших услуг, даже только одна услуга нам — и вы навсегда забудете об этом приключении и будете свободны и счастливы.
Все это было очень похоже на сон. Голос офицера настойчиво, как бред, бил в уши.
— Сын героя! — говорил офицер. — К такому есть особое доверие. Кто вас заподозрит? Ваш брат, как удалось выяснить господину Грачеву, тоже сражался в Красной Армии… Какой позор ожидает вас, если узнают о ваших сношениях со шпионом! Ну? Решайтесь!
— Нет, — повторил Антоний хрипло.
Он казался старше теперь. Лицо его осунулось, и глаза угрюмо глядели из-под длинных ресниц.
— Все равно придется вам согласиться, — промолвил офицер.