Повести и рассказы
Шрифт:
— Наш старший техник. Золотой человек. «Это, наверное, самый старый и опытный техник», — подумал я и сразу представил себе сурового дядю с седыми усами, серьезного, с проницательным взглядом, все знающего. Поговорить с ним было бы очень интересно и полезно. Но встретиться мне с ним довелось лишь через пару дней.
Как-то рабочие сказали мне:
— Вон идет Борис Иванович!
Я взглянул и увидел… совсем не седого дядю, а молодого парня, лет двадцати, маленького, круглолицего, с острым носиком и подвижными глазками.
Меня представили ему:
— Это — корреспондент, присланный на наше строительство.
— Очень приятно, — сказал он, но тут же, увидев машину, с которой сгружали металлические трубы, бросился к ней.
— Кто вам сказал сгружать здесь? — услышал я его голос. — Смотрите, сколько придется таскать их взад и вперед, когда примутся за работу. Сколько пропадет труда и времени! Сгружайте вот тут. И концами в эту сторону, чтобы лучше было брать.
«Ого! — подумал я. — Этот паренек сразу все примечает».
В это время к нему подошел бригадир, и техник пошел с ним дальше. Поднявшись на леса, он в одном месте вдруг остановился и начал подпрыгивать. Мне стало смешно: сразу видно, что веселый паренек… А он после этого опустился на колени и к чему-то стал приглядываться. Затем я снова услышал его голос:
— Эге! Да тут доски когда-нибудь могут оторваться.
Тут может кто-нибудь погибнуть. Как это никто не заметил?…
Так вот почему он прыгал! Вот тебе и «паренек»! Я направился вслед за ними. Техник заметил это и крикнул сверху:
— Извините, я сейчас!
Но я совсем не нуждался в его извинении; мне хотелось понаблюдать за ним со стороны.
— Ничего. Я подожду, — ответил я.
Чем больше я за ним наблюдал, тем больше удивлялся его всевидению, сообразительности, напрактикованности. В одном месте он объяснил каменщику, как лучше расположиться, чтобы работа шла спорней, в другом — заметил какую-то колодку под ногами рабочих, которая мешала им ходить. Одним словом, он все знал, все видел. Значит, недаром все его так уважали. Обязательно нужно с ним поговорить в свободное время.
Когда наконец он подошел ко мне, я спросил:
— Извините меня, сколько вам лет?
Он засмеялся и ответил:
— Двадцать седьмой идет.
— Неужели? — удивился я. — Я думал, не больше двадцати.
— Это, может, потому, что я неженатый, — пошутил он.
— Мне очень хотелось бы с вами поговорить в свободное время, — сказал я. — Если разрешите, я зашел бы к вам.
— Что ж, можно, — ответил он. — Я буду дома в восемь часов. Живу я недалеко (он взглянул на часы). Сейчас иду в столовую на обед. Если хотите, покажу свой дом.
Мы вышли на улицу.
— Мне кажется, я вас где-то видел, — сказал Бориса Иванович, взглянув на меня. — Не бывали ли вы в Мозыре?
— Не приходилось, — ответил я.
— А на фронте?
— Тоже не был.
— Значит, мне показалось, — проговорил он.
Мы свернули в меньшую улицу. По канавке возле тротуара откуда-то бежала вода.
В одном месте образовалось нечто вроде плотины, и вода стояла большой лужей. Какой-то ребенок собирался: в нее влезть…
Неожиданно мой спутник поднял с земли щепочку и раздвинул эту плотину. Вода мгновенно стекла.
— Есть очко! — проговорил он, бросив щепочку.
— Что, что вы сказали? — остановился я в удивлении.
— Это мы когда-то в детстве так играли, — сказал он. — Сделаем что-нибудь такое и…
— Значит, вы были тэвэтэтовцем? — перебил я. Теперь уже он остановился от удивления.
— А вы откуда знаете?
— Читал такую книжку, — ответил я.
Тем временем мы подошли к небольшому восстановленному дому, и Борис Иванович сказал:
— Вот тут моя землянка. В эти двери, направо. В двадцать ноль-ноль буду ждать вас.
Эта военная терминология свидетельствовала, что Борис Иванович был на войне. Я свернул налево, а он пошел прямо.
В назначенное время я входил в его «землянку». Это была довольно большая светлая комната с «холостяцкой» обстановкой, но не с холостяцким порядком. Все здесь было на своем месте, одно с другим согласовано. Каждая вещь имела свое определенное место. В любую минуту, не утруждаясь, можно было достать ее и поставить обратно.
— Сразу видно, что здесь живет бывший тэвэтэтовец, — заметил я.
— Почему бывший? — в шутку обиделся Борис Иванович. — Наш вожатый говорил, что тэвэтэтовцы никогда не могут быть бывшими, что они до самой смерти останутся действительными членами Товарищества воинствующих техников.
— А вы и сейчас считаете себя тэвэтэтовцем? Борис Иванович шутливо развел руками и покачал головой:
— Ничего не сделаешь. Даже если бы и хотел, то не мог бы избавиться от этой привычки. С той лишь разницей, что очки теперь не записываю.
Потом добавил серьезно:
— Я считаю так: в социалистическом обществе все люди постепенно становятся такими «тэвэтэтовцами». Ну, а если еще попрактиковался в детстве, то, конечно, назад не пойдешь. У меня и до сих пор еще сохранилась книжка «ТВТ».
— Неужели?! — даже подскочил я.
Дело в том, что я давно уже искал эту книжку, чтобы переиздать ее, но никак не мог найти, так как фашисты во. время оккупации уничтожили паши библиотеки. И вот счастливый случай помогает. Борис Иванович немножко удивился, что я так заинтересовался этой книгой, достал ее и подал мне. Книжка была такая потрепанная, что и хранить-то ее не было никакого смысла. Я сказал об этом Борису Ивановичу.