Повести и рассказы
Шрифт:
Я свернул в один переулок, потом — в другой, держа направление за город. Там я где-нибудь переночую, а завтра спокойно вернусь в город.
Чем дальше, тем уже и грязнее были улочки. На одной из них до меня донёсся откуда-то сбоку лошадиный топот. Я долго кружил, пробирался огородами и, наконец, вышел в поле.
Непосредственная опасность миновала. Я пошёл напрямик и выбрался на дорожку, которая минут через десять привела меня к каким-то хаткам. В одной из них, самой убогой, приветливо светился огонёк керосиновой лампы.
«Вот в такой бедной хате я и найду, наверно, себе приют», — подумал я. И не ошибся: меня пустили в дом, даже не разглядев толком и не спросив, кто я такой.
— А чего нам бояться? — сказал хозяин, когда я выразил по этому поводу своё удивление. — Хорошему человеку я всегда рад, а плохой и сам ко мне не сунется. Что он здесь найдёт? Кроме кучи детей, ничего.
— Родились они на свою беду и на горе нам! — вздохнула хозяйка.
Дети, видно, были больным местом в этой семье. Не случайно хозяева прежде всего заговорили о них.
— Скорей бы они свернули себе шеи! — пробормотал хозяин, как бы обращаясь к самому себе.
— Кто? — не понял я.
Хозяин отступил на шаг, внимательно посмотрел мне в глаза и сдержанно сказал:
— Простите, господин, я не знаю, кто вы такой… Может, вы по-иному смотрите на немцев… Мне же благодарить их не за что.
Я рассмеялся. Этот добряк, думая о своих детях, тут же сказал о тех, кто принёс им несчастье. Он и не подозревал, что вырвавшееся у него проклятие оккупантам можно было отнести не по адресу.
Я положил ему руку на плечо и сказал:
— Дорогой товарищ! Я только что прибыл оттуда и сам скрываюсь от немцев.
Всем нам сразу стало легче.
— Садитесь, пожалуйста! — произнесли одновременно хозяин и хозяйка.
Я сел и осмотрелся. Хата была маленькая, ветхая, с земляным полом и крошечными окнами. Стол, две лавки, печь, занимающая треть помещения, и полати — одни на всех.
Хозяин — высокий, весь высохший, с острой бородкой; ему было лет под сорок. Холщовая рубаха висела на нём, как на палке. Хозяйке, худощавой женщине с озабоченным лицом, можно было дать и тридцать пять лет и пятьдесят.
А затем — «куча детей». На стол опёрся бледный мальчик лет десяти. Он жадно следил за каждым моим движением, ловил каждое слово. Рядом с ним стоял, вытянув шею, пятилетний ребёнок с- измазанным личиком. Этот только что проснулся, слез с полатей и во все глаза смотрел на необыкновенного гостя. На край лавки робко присела девочка лет восьми с льняными волосами, острым носиком и огромными синими глазами. На полатях стоял золотушный мальчик лет семи, а у его ног разметалась во сне двухлетняя девочка. Возле печи, в корыте, спал грудной ребёнок.
— Как вы только живёте! — вырвалось у меня.
— А мы и сами не знаем, — горько усмехнулась хозяйка.
— Я хожу в город на подённую работу. Но какие нынче заработки! — махнул рукой хозяин.
— А земля есть?
— Огород. Им и кормимся. Да о чём тут говорить! — прервал себя хозяин и, придвинувшись ко мне, попросил: — Вы лучше расскажите, что там делается. Скоро ли наши придут?
Сколько раз мне приходилось слышать этот вопрос в разных концах Белоруссии!
Я начал рассказывать о том, как Ленин и Сталин собирают народ на борьбу с врагом, как рабочие идут в армию…
С улицы донеслось цоканье лошадиных копыт. Я отскочил от окна и выхватил револьвер.
— Гасите свет! — прошептала хозяйка.
— Не надо, — возразил хозяин. — Они сразу догадаются, что мы чего-то боимся.
Я согласился с ним, а сам направился было к дверям.
— Погодите! — остановил меня хозяин, прижавшись лицом к стеклу.
Голова его закрыла всё окно. Мы ждали, затаив дыхание.
— Они сейчас у крайней хаты… — прошептал хозяин. — Видно, будут по порядку обходить всех… Вон, стучатся и кричат…
Значит в моём распоряжении оставалось ещё несколько минут. Может, удастся бежать. Всё зависит от того, знает ли враг наверняка, что я в этом посёлке, или же только подозревает. В поле меня никто не видел, в этом я уверен. Меня могли заметить только на какой-нибудь улице при выходе из города и направиться сюда на авось. От осведомлённости немцев зависело, насколько упорно меня здесь будут искать.
Так или иначе, трудно было надеяться, что у немцев не хватит ума поставить на время обыска вокруг посёлка стражу.
Всё это промелькнуло у меня в голове намного быстрое, чем здесь описано. И тут, как бы в ответ на мои мысли, послышался голос хозяина:
— С левой стороны, за хатами, стоит конный…
Так оно и есть — посёлок окружён. Ну что ж, попробуем пробиться.
— Зачем лезть в петлю? Ложись на полати у стены, а мы положим на тебя детей, — предложила хозяйка.
— Правильно! — подхватил хозяин, не поворачивая головы от окна.
Я согласился. Мигом улёгся около стены, на меня навалили разного тряпья и облепили детьми, положив их поперёк полатей, головами на меня, словно на подушку. Спящую девочку тоже устроили здесь. Даже грудного младенца положили рядом со всеми, а корыто сунули под полати.
— Помните, детки, — предупредила мать: — никому ни слова. Если немцы найдут этого дядю, они убьют его. Слышишь, Миколка? — обратилась она отдельно к младшему.
— Слысу, — ответил серьёзно малыш.
Не знаю, какой вид имели полати со стороны. Во всяком случае, хозяин, отвернувшись от окна, заметил с удовлетворением:
— Очень хорошо! Самый хитрый немец не догадается.
Теперь я хотел только одного, — чтобы они поскорей пришли. Лежать неподвижно было очень неудобно.
И вот этот момент наступил. Одновременно раздался стук и в дверь и в окно. Сразу закричал грудной ребёнок. Мать взяла его на руки и села у самой моей головы. Видно, она начала его кормить.