Повести и рассказы
Шрифт:
— Как же мне не хранить ее, — возразил он, — если тут про меня самого написано? Смотрите, даже в названии:
«… как Цыбук добывал очки».
— Так вы… вы… Цыбук? — прошептал я.
— Как видите, — ответил он, видимо, довольный, что его имя произвело такое сильное впечатление, а затем спросил: — Неужели вы так хорошо знаете и помните эту книжку?
— Знаю… помню… — говорил я, перелистывая книжку, а сам думал: сказать сейчас же, почему я помню, или подождать? Если скажу, то его отношение ко мне сразу изменится. Лучше я порасспрошу его хорошенько, пока он не знает, кто я такой.
Что я его не узнал, ничего удивительного в этом нет: между двенадцатилетним подростком и двадцатисемилетним молодым человеком очень большая разница. Да и ему, понятно, нелегко было узнать человека, которого видел когда-то в детстве раз или два. Разговаривал я с ним, кажется, только один раз, а все сведения собрал от других.»
— Как вы считаете, — спросил я наконец, — правильно ли автор написал про вас?
Он улыбнулся.
— Как вам сказать? Вообще правильно, а в отдельных местах — много неправильного. Вот, например, он пишет, что я был какой-то пассивный, невнимательный, ничем не интересовался. Это автор выдумал, или ему кто-то неправду сказал. Мне кажется, я всегда был таким, как сейчас. Затем автор приписал мне много очков, которых я не зарабатывал, и много слов, каких я не говорил.
— А насчет вашей заядлой охоты на очки? Насчет «реестра»?
Цыбук весело рассмеялся:
— Что касается очков, то я действительно гонялся только за ними и если что делал, то только ради них. И «реестр», правда, мне выдали. Я тогда не знал, что они надо мной шутят. Но автор прибавил в этом реестре добрую сотню очков.
— А вы не обижаетесь на него, что он кое-что выдумал?
— Нет. Все-таки, когда читаешь книгу, этот Цыбук представляется симпатичным хлопцем. Чего мне обижаться? Наоборот, я очень благодарен ему.
— А вы встречались с автором, разговаривали с ним?
— Разговаривал я с ним всего один раз. Он, кажется, немножко похож…тут он внимательно посмотрел на меня и встал. — Извините, а может… это вы?
— Да, это я…
Дальнейшее уже не интересно для читателя. Скажу только, что Цыбук выручил меня и дал свою книгу. Значит, я не напрасно трудился, уделяя ему столько внимания в своей книге.
Ему же за это я обещал несколько экземпляров нового издания.
РАССКАЗЫ
СЕМЬЯ
Был тёмный осенний вечер 1918 года.
Я стоял на левом берегу Днепра и всматривался в противоположный берег. Там находился наш город М., в котором теперь хозяйничали немцы. А мне нужно было туда переправиться.
Стоявший над рекой туман скрывал город — виднелись только светлые точки его немногочисленных огней. Правый берег был высокий, и потому казалось, что огни светятся в небе.
Товарищ, который должен был меня перевезти, отвязав лодку, сказал:
— Садись!
Он положил на дно лодки винтовку. У меня был припрятан револьвер. Чтобы не наделать шуму, товарищ правил стоя, одним веслом. Так мы нелегально двинулись в путь через «границу» — с одного нашего берега на другой.
Лодка плыла так тихо, что даже за несколько шагов нас нельзя было услышать. Прошло несколько минут, и земля совсем скрылась из виду, словно кругом было море. Ещё немного — и начал чернеть другой берег. Мы держали путь к правой окраине города. И вот уже можно различить очертания деревьев, домов, тусклые огоньки в окнах…
Приближался самый серьёзный момент, более опасный, чем предстоящая высадка. На берегу человек может быстро спрятаться, а лодка на реке видна издалека и с разных сторон. Может быть, за нами следят, а укрыться негде. Плывём, затаив дыхание, напряжённо вглядываемся в темноту, прислушиваемся. Мелких предметов на берегу мы не различаем — значит, и нашу небольшую лодку оттуда увидеть не так-то легко. Спасибо туману!
Наконец лодка уткнулась носом в берег. Я мигом выскочил и бросился к заросшему кустами обрыву. Наверху был не то сад, не то огород. Вдруг сзади послышались выстрелы, окрики. В кого стреляют — в меня или в моего товарища? Я оглянулся. Лодка находилась уже метрах в десяти от берега. Вдоль реки к ней бежали с разных сторон два человека: один был ближе к лодке, второй — значительно дальше.
Я так и не понял, кого из нас они обнаружили. Размытым водой овражком я выбрался наверх и перемахнул через забор в сад. Но тут раздался собачий лай… Он показался мне страшнее ещё не затихших выстрелов и криков на берегу.
Собака лаяла возле дома, стоявшего в глубине сада; ко мне она не приближалась — видно, была на привязи.
Пробежав несколько шагов вдоль забора, я перескочил через него на соседний двор, а оттуда счастливо выбрался на улицу. Я зашагал спокойно и уверенно, как старый местный житель.
Здесь, неподалёку, находился дом, куда я должен был зайти. Теперь стояла задача: никому не попадаясь на глаза, пробраться к этому дому. Как известно, легче всего остаться незамеченным, когда вокруг много народу. А здесь на улице почти никого не было. Это означало, что каждый прохожий невольно должен был, обратить внимание на другого. На людях я бы, например, просто не заметил вон того человека, который идёт по другой стороне улицы в том же направлении, что и я. А тут я сразу отметил про себя, что он высокого роста, сутулый, в рыжем пальто с поднятым воротником, в кепке. Он тоже повернул голову на звук моих шагов и, так же как я его, успел, наверно, меня разглядеть. Если патрульный спросит этого человека, не видел ли он кого-нибудь на улице, тот сможет рассказать, каков я из себя и куда направился.
Я свернул за угол, переждал, пока он прошёл, и тогда снова двинулся той же дорогой. Так мне пришлось поступить раза три, пока, наконец, я не попал на нужную мне улицу. В конце её, на перекрёстке, я вдруг увидел трёх всадников. Они топтались на месте — видно, кого-то выслеживали. Немного погодя, один из них остался на перекрёстке, второй повернул налево, а третий направил коня в мою сторону. Он ехал тихо — значит, мне удалось остаться незамеченным. Я имел все основания предполагать, что ищут именно меня.