Повести и рассказы
Шрифт:
Самое противное, думал Александр Павлович, что она права. Она абсолютно точно определила ситуацию, спорить бессмысленно, но рутинная инерция заставляла его говорить не то, что он думает, а то, что положено.
– Ты цинична…
– Да, цинична. Но и ты не ангел. Ты – мужчина, я – женщина, мы вместе. Что еще?
– Ты не женщина.
Валерия опять засмеялась – легко и коротко.
– Женщина, женщина. И ты это знаешь лучше других… – быстро, вскользь поцеловала его в щеку, выскочила из машины. Дверь держала открытой, и боковые ночники чуть освещали ее улыбающееся лицо. – Таких женщин пока – единицы. Ох как много еще бабы в женщине, как много!.. Но скоро совсем не будет. И все
– Не дожить бы, – буркнул Александр Павлович.
– Доживешь, куда денешься… – хлопнула дверью, вернув темноту в салон, зацокала каблучками по асфальту, крикнула невидимая: – Завтра – как обычно, идет?..
Александр Павлович еще посидел немножко, «переваривая» услышанное, докурил очередную сигарету – что-то много курить стал, пачки в день не хватает! – и уехал домой.
…А сейчас он перебирал в памяти мельчайшие подробности разговора, взвешивал их на своих «внутренних» весах – конечно же, наиточнейших! – и сам себе удивлялся. Почему? Да потому что ничего, кроме злой обиды на Валерию, он не ощущал, примитивной мужской обиды. Как так он, прошедший огни и воды, – и вдруг потерял инициативу, выражаясь спортивным языком – «отдал свою игру». Свою! Ведь то, что сказала Валерия, много раз мог произнести он и не произносил только потому, что не умел быть откровенным циником, всегда играл с женщинами в этакое солидное благородство… И ведь как четко она его раскусила: любопытно ему с ней – точное слово. И другие слова – тоже точные: хорошо ему с ней, легко…
За окном на ясень – или что же это все-таки за дерево? – полез драный рыжий кот. Он лез споро, иногда оглядываясь вниз, и Александр Павлович оторвался на секунду от своих горьких мыслей и заглянул в окно: что кота напугало? Под деревом гулял рабочий с медведем на цепочке. Медведь, помня, что он не в манеже, ходил на четырех лапах, тяжко переваливался, нюхал землю и не обращал на кота никакого внимания. А кот, дурачок, решил, что медведь только за ним и гонится…
«Кто за кем гонится?.. Никто ни за кем не гонится… А если гонится, то не за кем, а за чем. А за чем?..»
Александр Павлович медленно встал и заходил взад-вперед по тесной гардеробной, пытаясь поймать какую-то ускользающую мысль, еще даже не осознанную, не понятую. Но он был уверен, что она, эта мысль, чрезвычайно важна сейчас, что поймай он ее, «оформи», как говорится, – и все с ним и с Валерией будет в порядке, все уладится… Он ходил и тупо повторял: кто за кем гонится? кто за чем гонится? кто куда гонится? – и вдруг остановился, пораженный очевидной простотой решения.
Так всегда бывало: из чепухи, из пустых посторонних ассоциаций внезапно рождался новый трюк, и Александр Павлович записывал решение в специальный блокнотик, просчитывал, потом ладил модельку, проверял ее в деле и, если она работала, строил сам или заказывал ее мастерам такой, какой она появится в манеже, в аттракционе, и вот уже о трюке заговорят специалисты, и станут его «обсасывать», и пытаться понять: как это делается…
«Кто за кем гонится?..»
Александр Павлович присел за стол перед зеркалом, разложил блокнот, сдвинув на край коробочки с гримом, пузырьки всякие, стаканчики с кисточками, начал чертить что-то хитрое. Вытащил из ящика стола японский крохотный калькулятор, грыз карандаш, подымал очи горе – изобретал…
Ах, любимое это было занятие, даже наилюбимейшее, и получалось оно у Александра Павловича, всегда хорошо получалось, если вдохновение на него находило, а сейчас, похоже, нашло, потому что не отрывался он от блокнота, пока не вздохнул облегченно, он откинулся на стуле и… чуть не упал, еле удержал равновесие: опять забыл, что у стула нет спинки, сломана она, никак починить не соберется.
И только тогда посмотрел на часы: уже половину шестого натекало.
Батюшки светы: обед-то он проворонил! И не только обед, но и ужин мог проворонить, а ужин у Александра Павловича по вчерашней договоренности намечался совместный с Валерией…
Ничего не поделаешь: ужин придется отменить.
Он спустился в проходную, бросил двушку в автомат, набрал номер: по логике, Валерия еще в институте.
– Валерию Владимировну, будьте добры… Валерия Владимировна, я вас приветствую, хорошо, что я тебя поймал… Лерочка, прости, но сегодня я не смогу… Нет, ничего не случилось, просто есть одна идейка, хочу проверить ее, время дорого… С чего ты взяла? Ничуть не обиделся. И если ты не против, завтра и докажу, что не обиделся… Хорошо, тогда завтра в шесть я к тебе заеду. Наташе привет. Скажи ей, что двести семьдесят три фокуса – за мной…
Потом он все-таки пообедал – тем, что осталось в цирковом буфете. И хотя осталось там немного и все холодное и невкусное, он не привередничал, просто не думал о еде, жевал машинально, потому что помнил из прописей: человек должен питаться, чтобы не умереть от истощения. Умирать от истощения ему сейчас было совсем не с руки. За свою довольно долгую цирковую жизнь он придумал и сделал немало забавных и сложных, приспособлений, всяких хитрых механизмов, превративших его аттракцион в необычное и таинственное зрелище, ничуть не похожее на все существующие в цирковом «конвейере» иллюзионные дива. Про него говорили: голова у Александра Павловича работает… Голова у Александра Павловича хорошо работала, руки тоже не подводили, но то, что он придумал сегодня, не шло ни в какое сравнение со всеми предыдущими изобретениями. Правда, придуманное не имело и не будет иметь к аттракциону никакого отношения, зато прямое – к его дурацкой обиде на Валерию. Более того, оно, придуманное, и родилось-то благодаря обиде. Вернее, вследствие ее. И еще – это, правда, совсем уж необъяснимо! – вследствие излишнего самомнения рыжего драного кота…
Короче, будем считать так: Валерия вчера высказалась, ответный ход – за Александром Павловичем. Он его сделает, этот ход, может быть, даже завтра. Голова сработала, теперь лишь бы руки не подвели…
В цирковую мастерскую он не пошел: дома имелось все, что нужно. Любые инструменты, даже два станочка – токарный и сверлильный, совсем махонькие, привез с Урала, недешево купил их там у старика мастера… Для начала Александр Павлович отключил телефон, потом разделся до трусов – он всегда так работал дома, считая, что одежда стесняет движения, режет, давит, мешает сосредоточиться, – и приступил к делу… И, как накануне днем, когда даже не заметил, сколько просидел за блокнотом, так и сейчас оторвался от рабочего стола, лишь увидев за окном утреннее солнце. Привычно посетовал: не спал всю ночь, теперь день разбитым проходит. Одернул себя: а почему, собственно, разбитым? День – твой. Позавтракай – и в постель, спи хоть до пяти…
Так и сделал. Отмылся, бутерброд с кефиром перехватил и улегся спать. В сон провалился почти мгновенно, лишь успел еще разок удовлетворенно взглянуть на стол. Там лежала невеликая, не больше среднего портсигара, металлическая коробочка, похожая, кстати, на портсигар, с кнопочкой и колесиком на ребре, а на основной ее грани выпуклой линзой чернел круглый глазок. Со стороны посмотришь: вроде электрический фонарь, только странный какой-то…
Подумалось: вот и хорошо, что «вроде», никто ничего не заподозрит.
3
Спал Александр Павлович мало. Проснулся в полдень – совершенно бодрым и необъяснимо довольным. Полежал минуты три, поискал объяснения. Вспомнил: «портсигар»! Вскочил с постели, подошел к столу: «портсигар» сверкал черным глазом, будто подмигивал. Александр Павлович подержал приборчик в руках – тяжелый, холодный; серебряную шкатулку на него не пожалел, антикварную, купил как-то по случаю в комиссионке, ползарплаты отвалил. Валялась она, ненужная, а вот и пригодилась…