Повести и рассказы
Шрифт:
Три дня он ходил растерянный, заглядывал в глаза людям, старался спросить, посоветоваться: что же делать, как спасти лошадей. Но война разразилась так внезапно, черная напасть докатилась до деревни так стремительно, что в глазах людей он не мог найти ответа. В них пылала только ненависть к врагу, - то же самое чувство, которое носил в душе и Немко.
Мужчины спешили в военкомат, а женщины своими слезами еще больше бередили сердце.
На третий день войны в конюшню прибежал подпасок Филипка и крикнул, что немцы уже в Старобине. Растерявшийся подпасок даже не догадался жестами объяснить немому, в чем дело, а просто крикнул, как кричал всем, кого встречал на улице. Но Немко понял.
Каким-то образом и лошадям передалась тревога, точно в деревне бушевал страшный пожар. Когда немой вошел с фонарем в конюшню, десятки пар разумных глаз уставились на него с тревогой и надеждой.
Павел отвязал жеребца и вывел его во двор. Гнедой красавец захрапел, широко раздул ноздри, повел ушами и стал копытом бить землю. Павел на минуту задумался: что делать с остальными лошадьми? Но они сами вышли все из конюшни. Немой сел верхом на жеребца и поехал вдоль улицы. Около полусотни коней шли следом за Павлом.
Почти до самой осени Павел при помощи колхозников прятался с лошадьми в лесу. Когда он вернулся в деревню, на него смотрели, как на чудо. Человек до того высох за лето и так зарос бородой, что если бы он встретился в лесу даже с самым бывалым человеком, тот мог бы умереть со страха.
Пока не поспела картошка, Немко питался ягодами и тем, что приносили ему из деревни. А потом стал копать скороспелку.
Лошадям корму хватало. Днем они паслись в лесу, ночью Немко выгонял их на луга.
Первые дни в душе у него еще теплилась надежда: может быть, беда скоро пройдет, и черная орда врагов, запрудивших все пути и дороги, покатится назад.
А в поле цвел клевер. На широких просторах его красный цвет уже начинал преобладать над зеленью стеблей и листьев. С полей доносился такой приятный, сладкий аромат, что у Павла даже щемило в груди, а горькая обида так сжимала сердце, что трудно было сдержать слезы ярости.
Кони стоят рядом, в густом ольшанике. Павел чувствует запах их пота.
"Что же делать? Что же делать?" - думает человек.
Он лежит под можжевеловым кустом и, подперев руками густо заросший подбородок, смотрит на землю. По бурой, примятой травинке муравей тащит яйцо, в десять раз большее, чем он сам. Немко долго следит за муравьем, потом поворачивает лицо в сторону деревни. Далеко по дороге немецкий грузовик везет круглый бак с бензином.
"Пропадает, гибнет колхозное добро, - думает Немко, - а лошади зимой останутся без кормов, подохнут".
Ночью, выпустив коней на луг, Павел долго шарит на скошенных участках. Здесь война застала косарей, и Немко как-то видел в кустах забытую косу.
"Нужно косить клевер", - решает он.
За ночь он выкосил добрую делянку клевера, но утром немцы подъехали с возами и все забрали. А через дня два вражеский стервятник сбросил на деревню бомбу. Хаты горели всю ночь, далеко освещая поля.
И тогда Немко, посоветовавшись с колхозниками, решил травить посевы, травить лошадьми все: клевер, овес, рожь, гречку. Травить пока зеленое, а когда созреет - сжечь все дотла.
И часто в душные августовские дни, когда рожь до того перестаивала на солнце, что стебли ее ломались под тяжестью колосьев, Немко выползал из кустов, раздувал головешку и пускал по ветерку красного петуха.
Когда густое облако дыма, опередив огненную лавину и тяжело проплыв над склоненными колосьями, неожиданно поворачивало к лесу, птицы взлетали с крайних деревьев и отлетали дальше. А Немко неподвижно лежал в траве и всей грудью вдыхал острый запах горелых хлебов. Тонкие, прерывистые струйки этого запаха, как бы отделяясь от горького дыма соломы, отдавали то жареным горохом, то свежим печеным хлебом.
Немко уже давно не ел свежего хлеба. Этот запах не давал ему покоя, тревожил душу: хлеб, который мог бы есть он сам, хлеб, принадлежащий труженикам, - этот хлеб бессмысленно погибал в огне. А кто пустил огонь? Да тот же человек, которому принадлежал хлеб.
Сладковатый запах горелых зерен возбуждал в Немко страшный голод. Может быть, уже не доведется ему больше есть свой хлеб, вкусный, пухлый, с запеченной корочкой или пирог из ячменной муки, с маком или яблоками...
О лошадях и думать было тяжело. Долго колебался Павел, как поступить с ними. Вряд ли удастся прокормить их зимой. И если раньше он старался сохранить лошадей для колхоза, то теперь понимал, что главное - не дать их в руки врагу. Он нашел способ, как лишить врага хлеба. Но что же делать с лошадьми?
Павла долго мучил этот вопрос. Жаль было лошадей, до того жаль, что, казалось, лучше умереть, чем расстаться с ними.
Однажды, поздней ночью, заметив в чаще чуть светящийся огонек, подошла к Немко группа вооруженных людей.
Ночь стояла пасмурная, темная, собирался дождь, - в пяти шагах ничего не видно. Люди пробирались куда-то по глухой лесной тропе.
Первым к немому подошел человек, хорошо ему известный, - человек этот часто приезжал из района и ставил в конюшне своего коня. Вслед за ним вышли из тьмы и его спутники. Их было человек пятнадцать - кое-кто в военной форме. Они разместились вокруг костра, закурили.
– Что ты тут делаешь? - с помощью энергичных жестов спросил человек, которого Немко знал.
Встретив настороженный, растерянный взгляд худого, обросшего конюха, он добавил:
– И "тпру" здесь?
Немой кивнул: "да".
– Сколько?
Павел показал на пальцах: "Сорок пять".
Ответ Павла живо заинтересовал пришедших. Продолжая курить, они принялись неторопливо обсуждать какое-то, по-видимому, важное дело. Павел следил за их беседой, но в темноте мало что мог понять. Скорее по интуиции, чем по движению губ говоривших, он решил, что речь идет о лошадях. И так ему захотелось, чтобы эти люди, в которых он узнал партизан, посидели хотя бы до рассвета! Они ведь говорили о том, что все время тревожило его душу.