Повести и рассказы
Шрифт:
Заговорщицки глянув на Тихоню, председатель весело рассмеялся, погладил бычка по шее и выпустил из сеней. Уже во дворе задержался, вспомнил об Иване - скорее всего потому, что заметил в оттаявшем окне его озадаченное лицо.
– Иди сюда! - махнул ему рукой.
Иван вышел, поднял на председателя глаза, полные негодования.
– Ты чего тут?
– Да зашел вот по-соседски проведать, поговорить.
– Вот что!.. - протянув по-военному вдоль туловища руки, с угрозой сказал председатель. - Ты тут не очень... Понимаешь? Чтобы никаких сочувствий и лишних слов. А то твоя хозяюшка, этот божий одуванчик, тоже пробавляется самогоном, так как бы не пришлось отдуваться квартиранту. Понял?
– Вы меня не пугайте! - сказал Иван и решительно шагнул к Мокруту. Тот невольно подался назад.
Стоя в открытой калитке, Тихоня нетерпеливо посматривал на председателя и жевал полными, свежими губами, словно собирался сказать что-то резкое и обидное. Мокрут, не замечая этого, подошел, плечом вытеснил участкового на улицу и так хлопнул калиткой, что снег посыпался не только с ворот, но и с забора. Вышагивая рядом с Тихоней, хотел было завести разговор об этом своем "колченогом начальнике" и на всякий случай кое-что сообщить не в его пользу, но вдруг увидел перед собою Дашу и замер как вкопанный. Девушка шла, должно быть, к соседке, к Андреихе, и потому была одета легко: пуховый шарфик брошен на голову и один раз обернут вокруг шеи. Мокрут подсознательно подумал, что и она должна бы остановиться, однако надежда не сбылась. Девушка как шла быстро, с озабоченным видом, так и миновала их, лишь коротко и торопливо поздоровалась. Ее легкий, летящий шаг сопровождался тихим поскрипываньем снега.
Тихоня пошел дальше, показывая всем своим видом, что не интересуется чужими интимными делами, а Мокрут все стоял как зачарованный и смотрел Даше вслед. Внезапно что-то словно перевернулось у него внутри, куда-то сгинула, пропала злость на Андреиху, на Ивана, стали противны все эти выдумки о каких-то там идиотских материалах, о самогоне, которого Андреиха, конечно же, не гнала. Вот так бы смотреть на конец Дашиного шарфика, обнимающего ее шею, идти за нею и даже ступать в эти маленькие ровные следы. Да... Она прошла, ничего обидного не сказала, даже посмотрела, кажется, без злости, без колючести, а что совсем недавно говорилось о ней? И кем говорилось? Будь это кто-нибудь чужой, посторонний, какой-нибудь недоброжелатель - ладно, а то ведь человек, который не однажды просыпался ночью с мыслью о ней, который ловил себя на том, что для него не существует, пожалуй, никого ближе, чем она. Да пускай бы еще хоть правда была сказана, пускай бы это говорилось во имя добра, во имя справедливости.
Вот она сейчас придет к Андреихе, обо всем узнает. Промолчит Андреиха расскажет Иван. И черт же его принес в это самое время! Вот уж, видно, будет потрясена, вот огорчится от такой неожиданности. Всякое возможно, но чтобы возводить напраслину на близкого, даже любимого человека...
Мокрут глянул в ту сторону, куда пошел Тихоня, однако вовсе не хотелось догонять его. Всеми мыслями он был с Дашей. Подмывало махнуть рукой и на Тихоню, и на всю эту служебную нелепицу, вернуться в Андреихину хату, упасть на колени перед хозяйкой. И перед Дашей. Чтобы она знала, как горько сейчас у него на душе, чтобы поверила: одно ее слово - и он никогда больше не свернет с прямого, назначенного совестью пути.
"А может, - вдруг подумалось ему, - все это блажь? Может, зажать душу в кулак да пойти домой? Там как-никак жена, уже несколько дней нездоровая и непривычно задумчивая. Сидит, молчит, даже не ругается, не срывает на нем злость, а все что-то порет и сшивает заново. Не так еще и скоро ей рожать, а уже, видно, готовится..."
И чуть было не свернул Мокрут к своему двору, но решимости так и не хватило. Постоял еще с минуту, вяло повернулся, поднял кожаный воротник и двинулся вслед за Тихоней.
XI
Даша вошла в то самое время, когда Андреиха начала рассказывать Ивану о своих ночных тревогах. Но о главном умалчивала, самую суть старательно обходила. Даша тотчас уловила это.
– Вы что, боитесь Ивана? - удивленно спросила она.
– Чего мне бояться, - сказала на это Андреиха. - Свой человек. Вот и говорю, что не спала всю ночь, страхов натерпелась: кто-то в хлев лазил. А кто - лихо его знает.
– Я же вам говорила, кто лазил и зачем.
– А я, сказать по правде, и слышала и не слышала.
– Неужели вы и этим ничего не сказали? - Даша показала на окно, выходящее на улицу.
– А о чем мне было говорить? Мокрут насчет самогона спрашивал.
Тогда Даша принялась рассказывать Ивану все по порядку. Хозяйка, слушая, лишь страдальчески морщилась.
– Да это же черт знает что! - вспыхнул Иван, когда Даша замолчала. Если бы не от тебя слышал, ни за что не поверил бы. Как же это вы, тетка Настуля, а? Почему вы смолчали перед Мокрутом, если все знали? Побоялись?
– Ну и побоялась! - резко ответила Андреиха. - А ты думаешь, нет? Всяк бы на моем месте побоялся. Вы еще не знаете, на что способен этот человек. Она подошла ближе к Даше. - Тебе, пожалуй, тоже не надо бы с ним в драку лезть. Твой отец немало перенес. И скорее всего из-за него.
– Что бы там ни было, - решительно сказала Даша и туже затянула на груди шарфик, - а я Мокруту спуску не дам. Никогда! Когда вижу несправедливость, у меня в сердце кипит и ничего тогда не страшно.
– Молода ты еще, - сумрачно взглянув на девушку, сказала Андреиха. - А встань на мое место... Вот говорит человек - "материалы". А черт его батьку знает, что там у него за материалы! Может, опять что-нибудь...
– Да никаких там материалов! - уверенно заявил Иван. - Это у него уже хвороба такая - запугивать людей. Он и в сельсовете так. А глянешь потом, проверишь - ровным счетом ничего нет.
– Зло человеку причинить - дело не хитрое, - стояла на своем хозяйка. Если у кого-то одно злое на уме, лучше не становиться ему поперек дороги, уступить. Пускай идет, пока сам в какую-нибудь яму не ввалится, шею себе не свернет.
– Заткла спьяну ввалился - помните? - в Кадрилихин колодец, рассмеялась Даша. - Ну и что с того? Очухался, вылез и тут же снова напился. Нет, тетка Настуля, если всякой мрази уступать дорогу, бояться ее, то и жить не стоит. Тогда честному человеку лучше и на свет не родиться.
– Кто его знает, как оно там... - со вздохом заметила хозяйка. - Вот мой Андрей покойный не уступал, как и ты, не любил неправды, колотился весь, когда при нем человека обижали. И едва потом богу душу не отдал из-за этого. А Заткла, раз уж ты его вспомнила, век по правде не жил, и ничего, не жалеет, похоже, что таким уродился. Люди в войну горевали, мучились, а он и тогда ходил себе да посвистывал.
– Больше такому не бывать, - задумчиво произнес Иван, а Даша в поддержку ему стала доказывать хозяйке, что добрых, справедливых людей большинство и потому доброе, хорошее в жизни берет верх.