Повести и рассказы
Шрифт:
Протянув вперед руку, Кузя коснулся пальцами намокшей стенки шалаша, ощетинившейся, словно еж, невидимыми соломинками, и сразу обо всем догадался.
— Федька, — позвал Кузя товарища, но Федя не ответил, тяжело посапывая, как будто он тащил в гору непосильный груз. — Вот хорек! — проворчал Кузя и, приподняв край мокрого мешка, выглянул наружу.
Неподалеку от шалаша стояли два грузовика, бросая на дорогу, всю залитую пузырившейся водой, пучки слепящего синеватого света. А возле машин мелькали темные фигурки людей.
— Это колесо тоже провертывается! —
— Подожди, Артем, я мигом соломы принесу! — послышался в ответ звонкий девичий голос. — Тут шалашик допотопный стоит… Я мигом!
— Проворнее! — перекрывая все другие голоса, прогремел чей-то раскатистый бас. — На стройке, может, и плотину прорвало, а мы тут… Где солома?
Шлепая по чавкающей грязи, к шалашу уже бежала не одна пара ног. Кузя даже слышал тяжелое дыхание приближающихся людей.
Неожиданно тоненький лучик электрического фонарика ослепил перепуганного Кузю. И он, прикрывая рукой глаза, заревел басом — точь-в-точь как Аська.
— Ба, да тут, девки, мальчонка родился! — загрохотал раскатистый мужской голос.
И вот Кузю и еще не пришедшего в себя Федю подхватили чьи-то бережные руки и потащили к машинам.
— Ксения Трифоновна, скорее сюда! — звал кто-то из темноты. — Тут вашего пропащего Федьку нашли!
На миг открыв глаза, Федя увидел склонившееся над ним лицо Ксении Трифоновны. Мачеха не то смеялась, не то плакала.
А потом их с Кузей посадили в кабину пятитонки, завернув, как младенцев, в теплые пиджаки, видимо только что снятые с чьих-то плеч. Рядом с мальчишками кто-то грузно сел — Федя слышал, как жалобно застонали пружины мягкого сиденья, — и машина, покачиваясь с боку на бок, понеслась куда-то в нескончаемую тьму ночи, густую, как деготь.
Снова Федя очнулся уже в то время, когда машина, резко затормозив, остановилась, вся освещенная веселым, мерцающим светом.
Когда их с Кузей опять взяли на руки, чтобы куда-то нести, Федя поднял голову и широко раскрыл глаза. Он отчетливо увидел сразу всё: и плотину, запруженную работающими людьми, и грузовики, беспрерывно что-то подвозящие к ней, и бульдозер, носом подгребавший землю к бурлящей коричневато-желтой воде, больше похожей на забродивший квас. И тут только Федя понял, что их привезли в Сухую балку.
— Пустите меня, я сам! — сказал Федя, но чьи-то руки крепко прижали его к груди, прижали так, словно пытались раздавить.
Федя только собрался сказать, что ему больно, но не успел: его стали целовать — жадно, исступленно.
— Папка, папка! — чуть не задыхаясь, прошептал Федя, обхватывая рукой мокрую — не то от пота, не то от дождя — шею отца.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Федя сидел на крыльце, все еще влажном, не просохшем. От нагретых солнцем досок курился еле заметный теплый парок. Этот легкий седоватый парок поднимался и от плетня, и от крыши Кузиного дома, и от сарайчика, и от самой земли, всласть напоенной ночным ливнем.
А солнышко, в эту ночь хорошо отдохнув, бодро поднималось все выше и выше над степью, сразу так необычайно помолодевшей. Она сверкала умытой зеленью, щедро осыпанной прозрачными, как слеза, хрустальными капельками.
Даже зачахшие у калитки кустики ромашки с посеревшими, вялыми лепестками до неузнаваемости преобразились. За ночь каждый лепесток промыли и накрахмалили, и сейчас к солнцу устремлялись упругие белоснежные зонтики.
Федя и Кузя только что приехали в Озерный на попутной машине. Отец, Ксения Трифоновна и много еще других озерцев остались в Сухой балке, хотя беда уже миновала. Недостроенную плотину отстояли от разрушительного напора хлынувших по оврагу потоков воды, но работы там по-прежнему было много.
Греясь на солнышке, Федя от нечего делать щипал горбушку отсыревшего хлеба, завалявшуюся в тощем, перепачканном грязью рюкзаке, щипал и бросал крошки вертлявым, смелым воробьям, прыгавшим у крыльца.
Федя и сам проголодался, но ему не хотелось идти в пустой дом и в одиночестве сидеть за столом.
Когда кончилась горбушка, он вытер о трусы руки и неожиданно для себя подумал: «А зря я уехал из Сухой балки. Там суматошно и весело!»
На крыльце соседнего дома показался Кузя:
— Айда, Федюха, к нам завтракать!
Федя обрадовался приглашению. Не заставляя себя долго ждать, он разбежался и ловко перемахнул через плетень.
Глядя на приятеля, Кузя одобрительно прищелкнул языком. Прежде чем вести Федю в избу, он шепнул ему на ухо:
— Бабка меня не сильно бранила. Только про лопаты спрашивала. Я не сказал, что у Батырова кургана мы их оставили, а сказал, что в Сухой балке.
Федя понимающе кивнул.
— Отправимся завтра купаться и лопаты прихватим. Лады, Федюха?
— Куда, куда? — переспросил Федя.
— Ну, закудахтал. В Сухую балку… Куда же еще? Отец сказал — завтра купаться можно будет. В овраге знаешь уж сколько водищи? Ого-го! У самого берега чуть ли не полметра. А закончат плотину возводить да пройдут еще дожди, тогда и подавно. — Кузя дернул друга за торчащий вихор и засмеялся. — А ты все не верил… У нас тут своя Волга будет!
Но вдруг, вспомнив что-то, Кузя нахмурился, вздохнул:
— Все ничего, да вот череп батырова коня жалко. Уцелел ли он в шалаше? А что, если пропал?
— Кому он нужен, твой череп! — отмахнулся Федя.
— Ничего-то ты, Федька, не понимаешь! — Кузя провел рукой по светлой, как одуванчик, голове. — Бабка сказывала… Тут без нас приходила тетя Галя, библиотекарша. Приходила и сказывала, будто ученые к нам сюда на днях нагрянут. И знаешь зачем? На Батыровом кургане научные… ну, как это? Одним словом, по-научному копать там будут. Понимаешь? Должен я им череп свой показать или нет? А вдруг этот череп — научная ценность? Понимаешь?
— Уче-еные?.. — протянул Федя. — А не врешь?