Повести и рассказы
Шрифт:
— Вот мы интеллигенция, вечно что-то говорим про доброе, вечное, а делать дело боимся.
— Мальчику этому сколько? Через два-три станет хулиганом.
— Ну почему непременно хулиганом?
— А потому, что ты не строгий… и я не лучше. Мы не уследим.
В городе живем. — Давай уедем в деревню. Купим дом.
— Ради него? — поразилась и перешла на еле слышный шопот-шелест Марина. И Станислав Иванович понял — это он лишнее. — Ради больного чужого парня?
И правильно она говорила, и постыдно она говорила. У него разболелась голова, он оделся и хлопнул дверью, ушел
И он вернулся домой с твердым решением — утром снова съездить в приют. Жена оцепенело лежала в спальне на своих розовых и голубых облаках, ожидая продолжения разговора, но он быстро притворился, что устал, что спит.
4
Директора он нашел в подвале. Владимир Алексеевич Найденышев с утра со старшими детьми резал стекло для вторых рам — зима на носу. Сизые его щеки, плохо выбритые, были задумчиво втянуты, зоркие синие глаза попрыгали и остановились на золотистом галстуке Колесова. «Надо было попроще одеться,» — с досадой подумал Колесов. Но отступать было неловко, и он, хоть и весь в белом, привычно улыбаясь, взялся помогать — понес тяжелые листы стекла в указанный угол. И конечно, ребром одного из стекол резанул-таки палец когда уже ставил, оно выскользнуло из пачки.
— Ничего, ничего… — хотел поднять руку над головой, но решив, что увидят, сунул ее в карман, в платок. — Мне бы с вами переговорить, Владимир Алексеевич.
Мальчик Саша был тоже здесь, уносил обломки стекла, срезанные полосы в другой угол, где валялись сломанные велосипеды и прочий хлам. На гостя он не смотрел.
Найденышев кивнул наверх, взрослые перешли в кабинет.
— Чай? Кофе? — привычно спросил директор. И поскольку Колесов поморщился, качая головой, отнес это за презрительное отношение к его грязноватым чашкам и дешевому чаю. И холодновато добавил. — Тогда я с вашего позволения закурю.
Станислав Иванович, утыкая ноющий палец в платок, наматывая его в кармане, понимал — здесь нужно говорить прямо, но все-таки начал издалека… что вот, вчера он посмотрел на старших ребят… ведь, наверное, многих их ждет если не тюрьма, то голодное и злое существование. Когда они выйдут отсюда.
— Я их оставлю воспитателями, — оборвал гостя Найденышев. — Во всяком случае, тех, кого вы видели. — Он, кажется, уже догадывался. Оскалив мелкие зубы, погасил сигаретку в стеклянной пепельнице, закурил новую. — А у вас есть предложение, как осчастливить страну? Чтобы они в ней не пропали?
«Что-то он сегодня неласков», — подумал с горечью Колесов. Хотел было достать из кармана порезанную руку, продемонстрировать, чтобы как-то умилостивить человека, но решил — это совсем уж будет по-мальчишески.
— Видите ли, у меня есть дочь… но я всегда мечтал о сыне. Судя по всему, этого уже не будет.
Найденышев, пригнувшись к столу, спросил в лоб:
— Вам
— Да.
Найденышев помолчал, вздохнул, отвернулся — вытащил из шкафа без одной дверки папку, полистал и подал Колесову несколько листков желтоватой бумаги, скрепленных ниткою.
Станислав Иванович увидел фотокарточку совсем маленького мальчика, фамилия — прочерк, имя — Александр, отчество — прочерк. Рост… вес… Болезнь незаращ. нёба. Неквал. операция.
— Объясняю. Его уже брала лет десять назад одна семья. Люди не имели детей, сильно пили. Саша не выдержал, сбежал.
— Наверно, «волчонком» звали?
— Что? Да… конечно. Близко лежит… — Найденышев поморщился. — Они — к нам, а он бьется в руках, орет — не хочет назад… Я не уверен, что пожелает пойти к вам.
Станислав Иванович рассказал директору, как мальчишка вчера прогудел ему в спину: «Возьмите меня».
— Наверно, решил, я — иностранец, — честно пояснил он. — Я как раз по-английски что-то трёкал.
Найденышев невесело рассмеялся.
— Ну, поговорите. — Он снял трубку. — Кто? Коля? Сашка там? Ко мне.
Саша почти вбежал в кабинет директора и остановился — будто лбом стукнулся о косяк. Узкоплечий, тонкошеий, и пальцы тонкие… а вот глаза круглые, темные, как у птички, непонятно, что в них. Увидел гостя и, конечно, догадался, что пришли по его душу. Но, судя по всему, не рад.
— Я выйду, — буркнул Найденышев. — Позовете. — Он прикрыл за собой дверь.
«А не делаю ли я глупость?..» — вдруг со страхом подумал Колесов. Но отступать было некуда.
— Саша, — начал он. — Не хотите ли вы…
— Нет, — прорычал тонкий мальчонка, дернувшись всем телом. И словно сглотнул слюну, и глаза его стали словно стеклянные.
— Ты даже не хочешь послушать?..
— Эк! — Саша мотнул головой и отступил к двери, уже собираясь уйти. Жалкий, в серой, как дерюга, рубашке, в черных трико, уже коротких для него брючины поднялись до середины икр. На ногах драные тапки.
— Почему?! — едва не закричал Колесов, поднимаясь и все еще держа руку в кармане.
— Эк!.. — Саша толкнул плечом дверь, она открылась.
— Да постой же!.. — Колесов схватил его за локоть, жесткий, как велосипедный руль. Но мальчишка мгновенно ребром другой ладони больно стукнул его по руке, Колесов взвыл и машинально выдернул порезанную руку из кармана.
— Да черт тебя возьми! Ну, русский я, наш… но не алкаш, блин! Хотел в гости пригласить! Мы с женою… — И увидел, что мальчик уставился на его руку с намотанным вслепую носовым платком. Глянул сам — платок был красный. Да и через белую материю брюк кровь проступила.
— Как это?.. — испуганно пробормотал Саша. Слова были невнятны, но различить их было можно. — Порезались? Я щас… — он выбежал.
Колесов поднял руку над головой и отодрал липкую материю.
Сашка вбежал с пузырьком йода.
— Денжите (держите)…
Минут через десять, сказав директору детдома, что они в гости, просто чаю попить, Колесов и Саша поехали автобусом в Академгородок.
Саша для визита переоделся — надел белую рубашку и синие стиранные джинсики. Русые волосенки на темени расчесал назад — и они встали.