Повести и рассказы
Шрифт:
— Вот один дурак порубил это старый дерево, дерево — совсем гнилой, пустой и ни за чем не нужно, — злобно сказал Сваакер. — Теперь будет лежать и делать в парк один дрянь, а был — превосходный красота! Русский человек не может никогда посмотреть вперед, смотреть… предусмотреть.
— Я могу предусмотреть, — вдруг сказала Надежда Ивановна.
— Что? — вскрикнул Сваакер. — Извиняюсь, — проговорил он потише, — вы весь вечер молчал и потом сразу — гоп! — сказал. Потому я немного трусился. Вы сказал такой слово…
— Все.
— Все? — спросил он еще тише.
— Да, все.
Он обнял ее одною рукой, сильно прижал к себе и, стараясь преодолеть здоровым глазом мрак, приблизил к ней свое лицо…
Отец и мать ожидали Надежду Ивановну подавленные, и тупые. Иван Саввич принялся разгорячать себя благородною и душевной речью:
— Я, Надя, говорю маме: так продолжаться дальше не может, не должно. Принимать подачки унизительно, невозможно. Чего хочет от пас этот человек? К чему все это приведет? Я предпочитаю умереть с голоду, я должен предпочитать. Я понимаю, что маме и тебе тяжело. Но такова судьба. Тут вся Россия, весь народ, а не одни Бурмакины. Надо иметь мужество раз и навсегда отказаться от…
— Прости, — перебила Надежда Ивановна, — ты говоришь о Вильяме Ивановиче?
— Я говорю об этом монстре, шуте гороховом, и несомненно жу…
— Прости, — опять прервала дочь, — я должна вам сказать, что… Вильям Иваныч предложил мне… выйти за него замуж. И я согласилась.
Приват-доцент и его жена вскочили со своих мест. Надежда Ивановна стояла бледная, недвижная. Мать протянула к ней руки, залепетала:
— Наденька, Надюшечка!.. Ведь ты его… ты его…
— Я люблю его, — сказала Надежда Ивановна.
4
Густые зеленя сменялись медью жнива, пепельно-лиловой коркой пара, голубыми равнинами снегов. По-прежнему на березах дрожали сережки, по-прежнему солнце прокалывало золотыми булавками растрепанную вату облаков, по-прежнему бабьим летом вихри подымали в рощах желто-рыжую, красную, кровяную сумасшедшую пляску.
Но час наступал скудный.
Назойливые тени горожан сновали от избы к избе в поисках хлеба, и избы бездушно глядели на них пытливо сощуренными, похожими на глаза мужиков оконцами. Деревня угрюмо ждала неминучей смерти, крепко держала остатки добра под спудом, в ямах, и даже дело Вильяма Сваакера как будто перестало расти.
В доме его, рядом с мельницей, наладилась по-деревенски ровная, на сторонний глаз скучная жизнь. С тех пор как деревня подивилась женитьбе Сваакера на бурмакинской дочке, он не забавлял мужиков ничем. Бурмакины перебрались на мельницу, усадебный дом заколотили, все утряслось, как в телеге под конец дальней дороги.
И вдруг Вильям Сваакер, словно по заказу, принялся чудесничать.
Зачалось с кремешков.
По весне на мельницу заявилась горстка сельчан попросить
— Нуждишка привела. Свёкор, выручай, небось и мы тебе когда пригодимся.
— Присадитесь, пожалуйста, — предложил Сваакер, показывая на размятую ногами проталинку и опускаясь на крыльцо, — прошу!
— Нуждишка, конечно, — повторили на разный лад мужики и вынули табак. — Крестьянство в нужде, как сказать… сильно прижало…
Сваакер отмахнулся от дыма, просители подождали говорить, пока он, не торопясь, осматривал их по очереди.
— Просьба у нас к тебе насчет хлебушка. Перебиться бы до нови.
— Давать вам хлеб? — громко спросил Сваакер, подымаясь с крыльца и переходя в наступление. — Сваакер давал хлеб, — значит, у него был хлеб! Теперь нельзя иметь хлеб, закон требовал весь хлеб отдавать для народ и для наша геройский красноармейский армий. Бедный Сваакер сам сидел с одна картошка в день! — взвизгнул он. — У Сваакер есть один тесть, и есть один милый теща, и есть прекрасный жена Надежда Ивановна, и это все с одна картошка в день! У тебя пустой голова! У тебя нет совсем мозг! У Сваакер нет ни один зерно хлеб! Запоминал? Ты тоже запоминал? Ты — тоже?
Он опять присел и мирно проговорил:
— Ну, вот все в порядке, и теперь я буду начинать разговор. Вам надо хлеб? Сваакер надо много кремешок. Да. Простой такой кремешок, в один, в два кулак, в три кулак, который валялся везде на поле, он только мешал пахать п портил борона у мужик. Сваакер будет собирать много такой кремешок, очень много воз, много вагон. Вы будете возить па Трансвааль кремешок, Сваакер будет давать хлеб.
Он снова внезапно привскочил, протянул ладонь и грозно крикнул:
— Время — дорог, по рукам!
Кто-то усмешливо спросил:
— А почем же платить станешь?
— Фунт против пуд! — быстро сказал Сваакер. — Каждый пуд камень — каждый фунт хлеб!
Испитой, желтый парень бестолково взмахнул руками:
— Бреши! Развесили уши-то, он налопочет, только слухай! Обманщик!..
Вильям Сваакер рванулся к парню, схватил его за плечо.
— Как тебя зовут?
Он сверлил парня напряженно мигающим здоровым глазом.
— Аким, — сказал парень, недовольно подбирая плечо.
— Вот тебя зовут Аким, так запоминай мой слово. Сваакер никогда не обманул. У Сваакер стальной слово. Все будут привозить кремешок, Вильям Сваакер будет платить. А ты, Аким, пустой голом, я не буду тебя знать!
Он прыгнул на крыльцо, оттуда раскланялся п исчез за дверью.
Весть, что Сваакер покупает позами камни, мгновенно облетела округу. Но никто не решался сделать почин, повезти первый воз на мельницу, чтобы навсегда стать посмешищем деревни. Больной, озлобленный Аким вышучивал посулы Сваакера, издевался над доверчивыми мужиками.