Повести и рассказы
Шрифт:
Он скрылся в лесу, похожий на какого-то миссионера, обреченно странствующего в чуждом ему мире. Таким, вероятно, Сваакер почудился мужикам, потому что с этого дня они начали говорить о нем, как о выдуманном, а не настоящем человеке.
Но тут произошло множество событий, сопровождавших в уезде долгожданное и смутное пришествие. События быстро превратились в совершенную окрошку из выдуманного и настоящего, и тогда вдруг обнаружилось, что под рукой имеется человек, готовый расхлебать любую окрошку. Человеком этим был не кто другой, как Сваакер, ибо он, Вильям Сваакер, съездив верхом на кобыле в город,
Шли дожди, размытые дороги отрезали деревни друг от друга.
Сельский сход собрался в школе, шумел, мужики обливались потом, безногие, забравшись па школьные скамейки, размахивали клюками, было темно от дыма и смрада, и люди шевелились в комнате, как раки в решете, накрытом тряпкой. Когда притомились от споров, на сходку явился Сваакер.
Едва он открыл дверь, сразу стихло, и все, как по сговору, впились в него глазами.
Он был забрызган с ног до головы грязью, по дерюге, прикрывавшей его плечи, скатывались быстрые капли мутной воды, он смахнул дерюгу на пол.
— Почему теперь кричать? — сказал он, щурясь от дыма и темноты. — Власть ваш!
Мир притих еще больше. Сваакер пошел к окну, перед ним расступились, дали ему место около света.
— Зачем стали молчать? — спросил он, скользнув по мужикам колким прищуренным глазком и принимаясь обирать на себе прилипшие ошметки грязи, чудно и бережно кладя их в горсть.
Потом он произнес смешные необыкновенные слова:
— Граждане мужики будут задавать вопрос, гражданин Вильям Сваакер будет отдавать ответ. Я был в город, я все знаю. Прошу!
— Вот вы насчет власти, — тихо сказал невзрачный коренастый крестьянин, сидевший позади Сваакера на подоконнике.
Сваакер круто обернулся к нему, ткнул его указательным пальцем в грудь и крикнул:
— Вот — ты! Ты боронишь, косишь, пахаешь? Вот ты — Власть!
Он начал с силой тыкать крепким своим пальцем в мужиков, быстро переходя от одного к другому и крича:
— Ты — кузнец? Ты коваешь молотом, и твой рука мозольна? Ты — власть! Моя рука тоже мозольна, вот глядите — я дергал моя кобыла за узда, пока ехал к вам, раздергал весь моя ладошка до самой кровь, бедный Сваакер!
Он всхлипнул, поцеловал свою ладонь; мужики загудели одобрительно, повеселели, а он не унимался, крик его вдруг сдвинул с места спертую духоту комнаты и точно распахнул окна.
— Мой рука мозольна — я власть, да! Твой грудь носит крест святой Георгий?
Сваакер перекрестился, смахнул кулаком слезу, набожно облобызал Георгиевский крест на груди калеки и, преодолевая веселость мужиков, закричал пронзительно:
— Бедный герой! Ты потерял мозольны руку, ты защитил родина от немцев, ты — власть!
Его перебили:
— Говори про войну!
Он раздвинул крестьян широким размахом руки и выпрямился. Он был на голову выше окружающих его людей, дородный, осанистый, он подавлял собою мутно-зеленую от сумерек, похожую на кучу раков толпу крестьян.
— Хорошо, — покорно сказал он и опустил голову, — хорошо! Я буду говорить про война! Война — это ужасна! Война против немцев, который так бесчеловечный!.. У мой отец, тоже Вильям, тоже Сваакер, был маленький хозяйство, совсем крошка, вот такой крошка! Мы жиль на берег море, в мой родной маленький Эстония и трудился
Вильям Сваакер плакал. Слезы лились по его обрюзглым щекам бойкими светлыми струйками, закатывались в уголки губ, стекали на подбородок, за воротник. Ои плакал, как ребенок.
— А масла на голубей у тебя взял? — спросил кузнец.
— Мой сливочный, пресованный масло! — всхлипнул Сваакер.
— Эк стерьва! — сказал кузнец. — Ну, а глаз-то у тебя новый натек?
— Новый? — закричал Сваакер, обводя мужиков большим, почти выпавшим из орбиты глазом. — Новый?
Он сложил три пальца правой руки, точно для крестного знаменья, занес руку над головою, опустил ее и вдруг, воткнув троеперстие в левую глазную лунку, надавил им на яблоко.
— Вот вам мой глаз!
На него смотрели не отрываясь. Он стоял кривой, сморщенные, провалившиеся веки левого его глаза склеились, он протягивал перед собою зажатую в кулак руку, медлен-по раскрывая пальцы. Потом он показал на своей ладони круглый большой стеклянный глаз и положил его на скамью для обозрения. Глаз тяжело, каменно стукнул по доске и закатался на месте, как орех. Мужики ухнули, столпились у скамьи, полезли смотреть на стеклянный глаз.
— Новый власть будет сначала всего кончать война, — раздельно произнес Сваакер.
Тогда безногие мужики, сидевшие на школьных скамейках, замахали самодельными кривыми костылями.
— Правильно!
— Довольно покалечились, верно!
Сваакер растолкал любопытных, взял со скамьи глаз, вынул носовой платок, поплевал на него, обтер стекляшку слюною. Потом распялил пустые веки и вставил в них глаз, как монокль, высоко подняв рыжие лохматые брови.
— Вполне красивый мужчин, что? — спросил он.
— Павлин! — отозвался кузнец, но сход пропустил шутку мимо, и Сваакер спохватился.
— Новый власть — ваш! — строго крикнул он. — Новый власть одной рука будет кончать война, другой рука будет разделять наша матушка кормилица-земля!
Тут стены дрогнули и загудели, как будто ополз и рухнул подмытый берег. Бородатые мужики полезли к Сваакеру вперед, расталкивая молодежь, спихивая со скамеек калек, странно загребая воздух руками, точно плывя. Казалось, что люди пошли в драку, что костыли и согнутые костлявые локти дробят головы, плечи, сокрушают сдавленные толпою тела. Но темнота и шум обманывали, за ними поднималось и отвердевало всепокоряющее единодушие: как камни под тяжестью горы, люди срастались в одну глыбу.