Повести и рассказы
Шрифт:
К этому времени Сваакер был уже на мельнице, и к шуму колеса, к плеску и звону воды прибавились вздохи жерновов и мерное поскрипывание деревянных шестерен…
Весь день до вечерней зари на мельнице не останавливалась работа. Помольщиков было много: везли новь — па-спех провеянную сыроватую рожь хорошего умолота. В полдень телеги стояли в длину всей плотины, сцепляясь осями, и мужики с трудом распутывали их, когда кому-нибудь надо было уезжать. Лопнувший тяж, соскочивший со шкворня передок — маленькие несчастья, которые на городском базаре не обошлись бы без ругани и крика, улаживались
И только собаки, лежавшие на возах, мурзились друг па дружку, щерили зубы и притворялись спящими, чтобы — при случае — больше напугать чужого.
Об этих собаках, к вечеру, в кучке дожидавшихся последнего помола крестьян шел спор. Легонький, верткий мужичонка из кожи лез, доказывая, что злее его черного кобеля нет кобелей на свете.
— Подь-ка, сунься! — кричал мужичонка, одергивая рубаху и поминутно нахлобучивая картуз, словно перед кулачками.
— Ну-ка сунься! Вона мой воз-то стоит, у краю! Вона оглобля торчит, ну-ка кто? Никто вишь? В клочки разорвет, как перед истинным! Он у меня у зимнего Миколы…
Мужики не давали ему кончить, кричали наперебой о своих кобелях. Вдруг сразу все смолкли.
— Почему шум, а нету драка? — спросил Сваакер, медленно надвигаясь на спорщиков.
Ермолочка на нем была почти неприметна: густо покрытая мучной пылью, она сливалась с вымазанным лицом. Один глаз мельника, засоренный мукой, зажмурился, другой был странно прозрачен и велик. Сваакер смотрел боком, как кривой…
Легонький мужичонка замахал руками.
— Кобель у меня, Вильям Иваныч, черный… я и говорю мужикам — ни за что не подпущает!..
— Где твой кобель? — повторил Сваакер.
— На возу, армяк под им, под кобелем. Я и говорю — что хошь делай, чтобы кобель армяк отдал!..
— Где твой кобель? — повторил Сваакер.
Мужики, точно сговорившись, загудели вразброд:
— Не-е-е, Вильям Иваныч, где тебе!
— Кобель зло-о-й, не допустит!
— Вали, Свёкор, дерьмо собачонка!
— Ты глазом на нее своим, глазом!
— Ку-да-а! Кобель люта-ай!
Сваакер зашагал к возам. По пути он поднял брус, которым открывал затвор, и мужики одобрительно заорали и двинулись гурьбой следом за ним. Когда Сваакер стал пробираться возами, подняв над головою брус, па телегах повскакали собаки, и разноголосый лай врезался в мужичьи крики.
— Который? — провизжал тенорком Вильям Иваныч, забравшись в самую гущу возов.
Хозяин кобеля торопился поспеть за ним, ныряя под лошадей и перепрыгивая с колеса на колесо.
— На возу, черный, свернулся, видишь? — кричал он.
Небольшой кудлатый песик лежал на армяке, подобрав под себя лапы и вытянув широколобую морду. Черными, как угольки, глазами он напряженно следил за Сваакером.
— Крой его, Вильям Иваныч! — орали мужики.
— Узы, Полкан, уз-зы! — потравил хозяин.
Не дойдя до воза, Сваакер стал опускать брус.
Собачонка вскочила, изготовилась к прыжку. Шерсть дыбом поднялась на её затылке, верхняя губа оттопырилась и задрожала. Кобель вдруг пронзительно завизжал с такой злобой, что все собаки поперхнулась от неожиданности и перестали брехать.
Сваакер спокойно придавил собаку бруском к телеге. Кобель задергал лапами, силясь выкарабкаться из-под бруса, но брус подался не вверх, а вперед, и кудлатое, корчившееся тело кобеля перевалилось под ним со спины на брюхо. Тогда собака яростно впилась оскаленными зубами в брус и забила по нему лапами.
Зажав брус под мышкой и нажимая на него рукой, Сваакер подобрался к телеге, ухватил пятернею армяк и вытянул его из-под собаки. Кобель только пучил налитые кровью глаза и в беспамятстве сжимал брус омертвевшими челюстями. Его хозяин бестолково махал рукой, напяливая на уши картуз, бил себя по ляшкам и хрипло травил:
— Узы, уз-зы его, узы!
Помольщики глядели на Сваакера с гордостью, одобрительно гоготали и, чтобы продлить зрелище, лукаво подзадоривали верткого мужичонка напустить кобеля на мельника.
Сваакер кинул армяк мужикам под ноги и поучительно произнес:
— Где надо применять уменье, не надо применять сил!..
Он страшно вытаращил прозрачный большой глаз, обвел им помольщиков и, грузно расставляя ноги, ушел на мельницу.
А мужики к вечеру, разъезжаясь по домам, везли с собою новую историю про Свёкора и обесславленного черного кобеля.
2
Вильям Сваакер появился в уезде незадолго до революции. Никто толком не знал, откуда он пришел и что понадобилось ему в этой не очень пышной округе, среди остатков помещичьих лесов и в деревнях, упрямо и дико отвоевывавших землю у бесконечных болот. Слух о странном человеке, говорившем смешно по-русски, обширно и легко распространился. Сказывали, что примечательный человек знает какой-то секрет жизни и вознамерился раскрыть его именно в этом уезде, нигде больше. Если бы Сваакер исчез тогда бесследно, люди пережили бы разочарование: уход картавого, лысого, необычного человека, от которого все чего-то ждали, показался бы горьким обманом.
В то время калеки начали приползать с далекого фронта к отцам и женам. Все более неясно и хмуро ожидали какого-то пришествия, и, пожалуй, ничего мудреного не было в том, что толки о нем в нелепых головах перепутались с чудесными россказнями о Вильяме Сваакере.
Он вел непонятную, почти таинственную жизнь, примериваясь ко всему и словно что-то высчитывая. Внезапно он приходил в деревню и приценялся к какой-нибудь собаке или производил смотр всем деревенским клячам и, выбрав самую негодную, начинал расхваливать ее на своем потешном языке.
— У твой хозяин плохой голова, — тоненько ворковал он кляче, пощипывая ее отвислую мягкую губу, — он угощал тебя соломой? Бедный лошадь! Твой порода совсем другой! Тебе надо кушать один овес! Хочешь идти к другой хозяин? Хочешь? Ну, ну, хорошо, я тебя возьму, и ты будешь высший сорт. А! Сколько ценил тебя твой хозяин?
Хозяин долго мялся, отшучивался, хитрил, наконец назначал цену:
— Четыре красных конь стоит!..
Тогда Вильям Сваакер обнимал лошадиную морду, и из громадного, бессмысленного его глаза быстро вытекала слеза: