Повести и рассказы
Шрифт:
— Смотрите же, — волновался Клебе.
Забравшийся на самый верх просеки лыжник стоял, не шевелясь, поперек дорожки. Вдруг он подпрыгнул и, повернув лыжи вдоль дорожки, ринулся вниз по отвесу. Он камнем прочеркнул просеку, за ней — кривую трамплина, оторвался от него, слегка взметнулся вверх и полетел по воздуху. Он махал руками, как большая птица — крыльями. Он близился к земле, а земля убегала из-под него падающим склоном горы. Он наклонялся вперед и летел, летел. Люди, стоявшие на склоне по краям дорожки, задрав головы, придерживая шляпы, следили за полетом. И вот прыгун коснулся лыжами дорожки, подогнув колени, приседая, мчась по снегу, как по воздуху, и,
— Так долго, — воскликнула Инга, когда лыжник был в полете прыжка, и потом насилу подавила крик в момент паденья.
— О, это случается, — сказал Клебе. — Но спортсмен обязан устоять. Я удивляюсь, что он упал, в сущности отлично выполнив прыжок и уже тормозя. Ему что-нибудь попало под лыжу — камень или кусок льда. Посмотрим дальше. Чтобы побить мировой рекорд, надо сделать прыжок длиною больше восьмидесяти метров. Вы видите в бинокль, там выставили цифру — на сколько прыгнул этот первый?..
С горы низвергался второй. Он миновал трамплин, низко приседая, распрямился на самом его конце, и вскинув руки, как канатоходец, поддерживая ими равновесие, парил над склоном, спокойный и прямой. Люди внизу захлопали ему в ладоши, но, приземляясь, он вдруг кувырком покатился к подошве горы и, насилу поднявшись, весь в снегу, медленно побрел прочь с дорожки.
— Он поздно согнул колени и не успел спружинить, дал козла, — объяснил Клебе.
Довольный, что понимает в прыжках больше пациентов, доктор старался быть приятным, точно конферансье, и его беспокоила только венгерка, глядевшая в окно брезгливо. Состязание увлекало его. В парившем над дорожкой лыжнике он увидал на один миг себя — и взмахивал, и взмахивал могучими руками, и дорожка неслась перед ним недосягаемой солнечной стрелою… У. него загудело в ногах, настолько ясно ощутил он толчок приземленья, и свистящее мчание по снегу, и торможенье на повороте. Его прыжок, конечно, был басенно длинен — сто метров, — не меньше и не больше! И вот уже приглашают доктора; Клебе скандинавцы, он едет в Осло, он прыгает на знаменитом Холменколлэне — чудесной горе, которая пестует мировых рекордсменов, и доктор Клебе. бьет всех рекордсменов, и все поражены. И доктор Клебе начинает в каждом прыгуне чувствовать себя…
Двое лыжников удержались на ногах, но их прыжки были невелики но длине. Один прыгнул очень далеко и великолепно устоял. Ему аплодировали, он зашагал грациозною раскачкой спортсмена вверх к судьям. Однако каждый второй прыгун после приземленья падал, и это ничуть не пугало, а только смешило зрителей.
Но одно падение было необыкновенно. Лыжник потерял равновесие еще в воздухе, его корпус летел вперед, ноги отставали, и лыжи, утратив параллельность со склоном горы, неслись над нею под прямым углом, Видно было, что человек упал, еще не коснувшись твердой почвы, и он ощущал это и мучительно силился выправиться, — и оттого еще больше ухудшал свое положение относительно земли, поворачиваясь к ней боком. А инерция сорвавшегося в пропасть камня все несла и несла его по воздуху, вниз и вниз, пока не ударила оземь. Он упал почти на спину, зарыв сначала одну лыжу носом в снег и разорвав ее на щепки. Он мешком катился под гору, и странно было видеть мельканье вокруг его тела вперемежку локтей, коленок и несуразно длинной, черной уцелевшей лыжи. К нему мгновенно бросились люди из толпы, потом санитары, и дремавшая
Инга оторвала от глаз бинокль, сунула его своему соседу, тотчас выхватила назад, опять приложила к глазам.
— Он разбился! — пробормотала она.
— К сожалению, это может случиться, — сказал Клебе.
— Он разбился насмерть, он мертв! — вскрикнула она.
— С такими нервами надо лежать в своей комнате, — тихо сказала венгерка.
— Но вы же видите — его несут!
— Это его риск, — сказала венгерка громче.
— Может быть, он просто в обмороке? — сказал майор.
— Да, скорее всего, он просто ушибся, — согласился Клебе. — Смертельные случаи вряд ли тут возможны. Я, по крайней мере, не могу припомнить. Перелом конечностей — разумеется. Смотрите, вон уже мчится следующий.
Инга плакала. Сжав губы, она силилась не потерять самообладание, не раскашляться и не всхлипнуть. Указательным пальцем она вытерла щеки снизу вверх и достала из сумки пудреницу. В окно она боялась смотреть.
Левшин первый увидел ее слезы.
— Хотите, я провожу вас в комнату? — сказал он так, чтобы слышала только она.
— Нет, нет!
Она закрылась ладонью и всхлипнула — нельзя было удержать в себе накопившуюся тягучую боль. Доктор Клебе сказал:
— Милая фрейлейн Кречмар! О, я не ошибся в вашем сердце. Я так понимаю ваше волнение! Но, право, оно напрасно: ничего не произошло, что было бы достойно вашего беспокойства. Спортсмены поправляются так же легко, как ящерицы, уверяю вас. Вот вы увидите игру канадцев в хоккей: человеку проломят клюшкой голову, он заклеит рану пластырем и опять выбегает на лед. И только злее играет после этого. Ведь это же не мы с вами! Пойдемте отвлечемся немного.
— Нет, нет!
Ее обступили, и каждый хотел настойчивее проявить свое участие, но она твердила: нет, нет. Плач ее стал обрываться в кашель.
— Нельзя же настолько игнорировать других! — сказала венгерка, поднимаясь и отодвигая стул.
Доктор Клебе встревоженно затряс головой и осмелился дотронуться до локтя Инги. Она отдернула руку. Он оглянулся на венгерку и по ее позе убедился, что она требовала решительного вмешательства.
— Фрейлейн доктор, — сказал он ассистентке, — проводите, пожалуйста, нашу милую фрейлейн Кречмар в ее комнату.
— Нет, нет, благодарю вас, не надо.
Инга обернулась к Левшину:
— Вот… вы.
И она путь приподняла локоть.
Они прошли коридором по скрипящим, навощенным до блеска половицам, спустились этажом ниже, миновали другой коридор — все молча. В комнате Инга подошла к зеркалу. Левшин смотрел на нее сбоку. Она постепенно утихла, редкие всхлипы вырывались изглубока. Ее худоба показалась ему привлекательной, но кожа на лице и руках была какого-то особого цвета усталости — землистая, с неожиданными голубыми тенями, которые он хорошо помнил по себе, что-то похожее появлялось у него раньше над губами или вокруг ногтей.
— Отвернитесь, что вы меня разглядываете?
Он стал лицом к окну, но скоро вновь обратился к ней и спокойно доглядел, как тщательно она уничтожает следы слез.
— Вы думаете, я заплакала от жалости к этому несчастному лыжнику?
— Может быть — от жалости к себе?
— Почему вы решили?
Она посмотрела на него, дергая бровями.
— Я хочу лечь.
Не дойдя до диванчика, она сказала:
— Мне надо… Мне сожмут оба моих легких!
У нее страшно быстро опять навернулись слезы, как будто она и не переставала плакать.