Повести и рассказы
Шрифт:
— Пиши до конца! — закричал Снарский. — Настя! Смотри, что делается!
Клава еще раз стукнула мелом и получилось — 201.
И опять, как в тот раз, забежала в землянку тишина. Только сейчас все было по-другому, и по-новому остро блестели очки Саши.
— Пашка, поделись! Как это вы?
— Как удобней, — сказал Залетов и засмеялся. — Ты так спрашиваешь, как будто мы сороку служить научили. Вон Клава сейчас все растолкует. Давай, Баринова, растолкуй.
— Э-э, нет. Второпях — это я не признаю. — Снарский твердо положил руку на стол. — Завтра
На кухне около печки дядя Прокоп выспросил у Клавы и Залетова все до тонкостей, все, кроме одного вопроса. Этот вопрос он так и не смог задать, начал чесать спину, косо поглядывая на Клаву, подыскивая самые неопределенные, безопасные слова.
— Молодцы, — сказал он, наконец, и положил руки им на плечи. — Благословляю! Так и продолжайте, в том же духе. У вас пойдет!
На следующий вечер взрывники собрались слушать лекцию. Прокопий Фомич занял председательское место, посмотрел на бумажку, куда он весь день записывал тезисы, и начал вступительное слово.
— Мы, взрывники, — передовой отряд, — сказал он между прочим. — Мы — артиллерия, с нас начинается бой. Взрывники идут впереди. Бригада маленькая, а открывает фронт для целого участка. Мы должны молниеносно и чисто сделать свое дело, разворотить к лешему все скалы и убраться на новые позиции. И, дай бог, не сглазить, начали мы неплохо. Сейчас Клава и Павлик нам расскажут: простая штука, никакой хитрости нет, а мы через это дело будем вдвое сильнее. Давай, Клава, выходи на трибуну.
Клава перевернула фанерный лист, взяла мел. Она нарисовала у самого края крестик, похожий на человечка, — «это Залетов», и хитро посмотрела на Павла. Потом провела от «Залетова» прямую линию и на другом конце ее поставила еще один крестик — «это я». А посредине расставила двенадцать кружков — «это заряды».
— Вот так мы работали до вчерашнего дня, — сказала она. — Я сторожу, чтобы никто не подошел, а Павлик идет ко мне и поджигает шнуры. Теперь посмотрим, что он придумал.
Она провела под первой линией вторую — через всю фанеру, перечеркнула ее посредине и отложила вправо и влево по двенадцати кружков.
— Теперь у нас две серии, — пояснила она, упираясь мелом в доску и обводя внимательным взглядом всю бригаду. — Понятно?
— Давай, давай дальше, — Васька вылез из-за стола и подошел поближе.
— Во-от. Мы с Залетовым поставили с обоих концов по флажку и идем навстречу. Кладем заряды, каждый на своей серии. Вот здесь мы встретились. Здравствуй, Залетов! Все готово? Все! Ну, до свиданья, — и идем обратно, поджигаем шнуры: он у себя, а я у себя. Подожгли, разошлись, я вот здесь около флажка в укрытии стою, а он на том конце. Вот и все.
— Как взрывы считаете, скажи, — напомнил Снарский.
— У нас шнуры разной длины, — сказал Павел из-за лампы. — Сперва у Бариновой серия взрывается, а через полминутки — у меня начинает рваться.
— А эффект, эффект?
— Пожалуйста! — Клава
— Какие вопросы к лектору? — спросил председатель.
— У меня вопрос, — отозвался Мусакеев и встал.
В продолговатых черных глазах его кипела незнакомая лихорадка. — Снарский, на моем пикете есть четыре камня. И есть отметка. Стенку на два метра глубже надо взять. Я камни не трогал. Будем делать камеру — побольше заряд добавим. Стенка отлетит, камни вниз собьет. Все будет за один раз!
— Ах ты, милашка! — Прокопий Фомич не донес трубку, замер, просиял. — Ребята! Вот он где, эффект! Послушал — и у самого искра загорелась. Вот она где начинается красота!
Мусакеев все еще стоял — широкий, одетый в длинную гимнастерку, похожий на маленького толстенького военного. Гришука попробовал посадить его, но малыш даже не шевельнулся. Он смотрел на свои камни.
И тут, блеснув очками, вскочил Саша.
— Дядя Прокоп! Послушайте меня! — закричал он, и все засмеялись: еще одна искра! — Дядя Прокоп! Надо так сделать: Пашку и Клаву надо разделить! Павлик пойдет с Гришукой — ему будет показывать…
Клава, стукнув мелом, холодно посмотрела на Сашу. Губы ее дрогнули.
— А Клава еще с кем-нибудь, с Васькой пойдет! — кричал Саша, еще больше разгораясь. — Для передачи опыта! Новое дело-то!
«Эх ты, опыт, зеленая трава», — подумал Снарский.
— А вы, дядя Прокоп, берите нас с Мусакеевым! И Бородина возьмем! Чтоб сразу. Чтоб без задержки! И Форд пригодится — будет взрывчатку возить!
— Ну что ж, — Прокопий Фомич помедлил. — Ты как, Павлик, приветствуешь такую комбинацию?
И большой, суровый Павел странно зашевелился, ему стало тесно за столом. Гришука подбежал к нему, горячо зашептал прямо в лицо:
— Меня, что ли, не знаешь? Давай со мной! Он приветствует, дядя Прокоп!
— Что Клава думает? — спросил Прокопий Фомич. — Может, оставить вас с Павликом?
— Закреплять, что достигли, — добавил Васька.
И Клава вспыхнула.
— Чего мы достигли? Чего? — она резко повернулась к Ваське. — Нет, ты скажи — чего?
Гневная, сдержанная, она положила мел около фанеры и, проходя мимо Ивантеева, убрала локоть. Залетов, глядя на нее, чуть-чуть подвинулся. Снарский заметил этот сигнал. Но тут же рядом с Павлом на лавку — на Клавино место — впрыгнул Гришука.
— Павлик, мы с тобой завтра — ох, и дадим!
Клава тряхнула волосами и села около Снарского. Наступила тишина. Она медленно остывала, и когда остыла, Васька кашлянул, попробовал голос:
— Вроде и расходиться не хочется. А, дядя Прокоп?
— А чего нам расходиться?
Снарский встал и быстренько ушел к себе.
— Вечер наш, землянка наша, — сказал он, появляясь в проходе, перелистывая на ходу большую книгу в газетной обертке. Это означало, что у дяди Прокопа очень хорошее настроение.