Повести и рассказы
Шрифт:
«Тигр» горел. Это был последний немецкий танк у дома Эйзен, контролировавший дорогу. Танки майора Павлова вырвались вперёд, в район завода.
— Полным к одиночному дому! — скомандовал Павлов.
Скотный двор, сараи и амбары фрау Эйзен горели, подожжённые отступавшими немецкими солдатами в большом кирпичном доме лопались последние стёкла. Стрельба
Во двор вбежали двое военных. Они осмотрелись, стали кричать:
— Эй, кто тут есть?
Не получив ответа, решительными шагами, с автоматами наперевес направились к дому.
В большой просторной комнате на полу, возле окна, сидел Жора, держа в руке фаустпатрон. Он не понимал, почему всё вдруг стихло. Может, фашисты увидели, как он выстрелил из дома по танку, ищут его и поэтому не стреляют?..
— Ты кто? — вдруг раздался голос.
Жора вздрогнул, обернулся и увидел военного.
— А… а вы кто? — проговорил он, растерявшись.
— Я русский, советский танкист!
— Советский танкист? — недоверчиво произнёс Жора, пытаясь подняться с пола.
Ноги отказались служить ему. Но он всё ещё держал в руке фаустпатрон.
— Да, советский — повторил военный, улыбаясь и рассматривая щуплую, худую фигурку Жоры. — А это для чего тебе? — ласково спросил он, указывая на фаустпатрон.
Жора не ответил — его душили слёзы, к горлу подступил тяжёлый ком. Тогда военный взял из его рук фаустпатрон, помог ему подняться и сделал шаг к окну. Увидев подбитый «тигр», он сразу всё понял и обнял Жору.
— Я старший сержант Зорин. От товарища Павлова, может, помнишь?..
На пороге появился запыхавшийся Павлов.
7. СВОБОДА БЛИЗКА
Кольцо вокруг Германии замыкалось. Английские и американские войска были ещё совсем далеко от Берлина, но Советская Армия наступала по всему советско-германскому фронту — от Балтики до Карпат. В конце марта 1945 года половина населения Германии была в движении. Из Восточной Германии, немецкой Силезии в глубь Германии, на юг, к Мюнхену, тащились охваченные паникой беженцы.
Штейнер энергично продолжал делать своё дело. Его завод, приобретённый на деньги, заработанные благодаря нещадной эксплуатации подростков, разросся и стал солидным военным предприятием.
Голодные, оборванные подростки работали у него до изнеможения, умирали от болезней, истощения и побоев. Платы им не полагалось. Вернее, в ведомостях аккуратно отмечалась выдача заработка, но дети никогда заработанных ими денег не видели, всё шло в карман Штейнеру в виде удержаний за «одежду, общежитие и питание».
Став полным хозяином предприятия, Штейнер решил бросить службу и заняться только заводом. Но уйти с военной службы, покинуть лагерь было не так просто. У Гитлера не хватало солдат. В армию брали всех, даже полукалек. Волей-неволей Штейнеру приходилось ждать лучших времён и надеяться на победоносный исход войны.
Весна 1945 года оказалась тревожной. Беженцы, бомбёжка, война на территории Германии, русские за Одером, на Шпрее… Всюду паника. «Даже в Берлине, — рассказывали Штейнеру очевидцы, — хаос». Правда, бомбёжка не слишком беспокоила его.
Самолёты американцев и англичан нередко сбрасывали бомбы на городок, возле которого располагался завод и лагерь, но военные объекты, в том числе завод Штейнера, неизвестно почему оставались в целости и сохранности.
Так было не только здесь, но и во всей Западной Германии. Гитлеровцы открыто поговаривали о «великодушии» англичан и американцев, а наиболее осведомлённые говорили прямо, что у капиталистов Германии, Англии и Америки есть общие интересы, ради которых союзники русских сохраняют заводы Германии.
Когда Штейнеру доложили о беспорядках в бараках русских, он приказал посадить зачинщиков в карцер, но не бить их. Он был напуган слухами о приближении русских.
Люся не знала, что Вову посадили в карцер за распространение «вредных мыслей». Она также без соблюдения каких-либо особых предосторожностей рассказала девочкам всё, что знала о Германии и о скором приходе Советской Армии. Но не все верили, что скоро наступит конец мучениям. Люсю удивили суровые, насторожённые лица. Она думала, как расшевелить своих новых подруг, вызвать их на откровенный разговор. «Почему они все такие хмурые?» — спрашивала себя Люся. Она обняла высокую незнакомую девушку и тихо сказала:
— Давай познакомимся: меня Люсей зовут, а тебя?
— Галя.
— Почему ты всё молчишь, Галя?
— А ты, наверное, про нас думаешь: «Какие они робкие, кашлянуть боятся, слова громко не скажут». А мы просто злые стали. Такое здесь пережили, что и самим не верится.
И Галя медленно, ровным, бесстрастным голосом начала рассказывать:
— Зимой эти изверги испытывали противогазы. Отобрали несколько десятков девочек, приказали надеть противогазы, втолкнули их в подземную камеру, а потом пустили какой-то газ.
Галя на мгновение умолкла, прислушалась и, убедившись, что их никто не подслушивает, закончила шёпотом:
— Все так и остались там, в камере, умерли… А на следующий день немцы привели другую партию. На них тоже надели противогазы и опять загнали в камеру и пустили другой, новый газ. Только одна из девочек осталась живой, остальные погибли. Мы потом видели их: все синие, из носа и рта ещё текла кровь и пена…
Люся, с замиранием сердца слушала Галю. Когда Галя на минуту умолкла, она спросила: