Повести и рассказы
Шрифт:
— Как же уцелела одна из них?
Галя ответила не сразу — видно было, что ей трудно говорить об этом.
— Когда девочки из второй партии узнали, что те, первые, погибли, они решили умереть сразу, не мучиться. В противогазе смерть наступает постепенно, — поясняла она. — Вот они сговорились раньше и сдёрнули с себя противогазы, чтобы умереть сразу. А одна осталась в противогазе.
— А где же та девочка, которая выжила? — дрогнувшим голосом спросила Люся.
— Она потом тоже погибла: сошла с ума, зачахла и умерла. Но не сразу. Сначала
Широко открытыми от ужаса глазами Люся молча смотрела на Галю, а та припоминала всё новые и новые подробности лагерной жизни:
— Прошлым летом кто-то пустил слух, что больных будут отправлять на родину. Больных было много. У нас один барак назывался «для смертников». Там лежали тифозные, дизентерийные и вообще заразные больные. Ну, и вот, как только об этом узнали девочки и мальчики, тут и началось. Пойдёт кто-нибудь к больным тифом, наловит вшей и посадит к себе на тело, чтобы заболеть. Думали так: «Может, и не умру. Поболею-поболею, а там, смотришь, домой отправят».
— Ну, и отправляли? — спросила Люся.
— Сперва мы думали, что да, но потом узнали, что отправлять отправляли, да только не домой, а в камеру смерти.
— Куда?
— В камеру смерти. Придёт машина, посадят больных а увезут куда-то. Ну, мы и думаем: домой. Тогда и начали все. Кто расчешет ногу до крови и натрёт лютиком едким — цветок такой жёлтенький есть. Ну, и разнесёт её, как колоду… То заразятся тифом… Всё делали, только бы заболеть. Но фашисты убивали больных в душегубках. Сначала тайно от всех, а, когда узнали, что многие заболевают намеренно, стали открыто убивать. Камера смерти прямо во двор въезжала. Это машина такая, крытая, как автобус. Загонят в машину ребят, закроют дверь и включат мотор. Что делалось в машинах! Кричат, плачут, стучатся в стены, бьются изо всех сил, да так и гибнут там.
— Не надо! Не надо больше! — отшатнулась Люся.
Но Галя неумолимо продолжала свой рассказ о зверствах и унижениях, которым подвергались они в лагере.
Полными слёз глазами смотрела Люся на эту спокойную девушку с твёрдым, открытым взглядом. Только теперь она поняла, какими малыми и ничтожными были её горести и страдания по сравнению с тем, что вынесли тысячи и тысячи её сверстников за колючей проволокой. Бледными и беспомощными казались ей все слова утешения. «Какие героини!» — думала Люся, вглядываясь в лица девушек. И, порывисто обняв Галю, она крепко поцеловала её.
Из карцера Вову повели на допрос. У входа его ждали трое ребят во главе с Андреем, чтобы узнать, избит он или нет. Но на этот раз Вову никто не тронул. Это ещё больше убедило ребят в том, что гитлеровцы боятся.
Незаметно подмигнув Вове, Андрей побежал в барак рассказать, что всё в порядке. Вова понял, что Андрей дежурил у карцера. Это обрадовало его. «Значит, есть и тут настоящие товарищи», — решил он и смело вошёл в комендатуру.
Допрашивал сам Штейнер. При взгляде на него Вова сразу вспомнил смерть Толи. Дрожь пробежала по его телу. Однако он овладел собой и решил начать с того, с чего так удачно начинал на допросах Жора.
— Хайль фюрер! — прокричал он, сделав глупое лицо и глядя в бесцветные глаза сидевшего за столом Штейнера.
Штейнер поднял голову, слегка улыбнулся и пренебрежительно ответил:
— Хайль!.. Ти почему нарушать порядок, дисциплин нарушать?
— Я, господин комендант, не нарушал порядка, — спокойно ответил Вова и изобразил на лице такое удивление, что даже Штейнер подумал: «Какой это зачинщик! Какого чёрта они тащат ко мне таких идиотов!»
— Ти что говорил свой коллегам про Германия?
— Ничего, господин комендант. Я только сказал, что Германии, господин комендант, сейчас тоже тяжёло в войне, потому что всем тяжёло.
— Карашо говориль, — процедил сквозь зубы Штейнер и окончательно решил, что этот дурак Дерюгин создаёт излишние хлопоты. — Идить работать, — неожиданно приказал комендант.
В тот же день вечером над городом появились самолёты союзников. Пользуясь тем, что Штейнер и его приспешники спрятались в подвал, Вова собрал ребят своего барака и рассказал о беседе с комендантом.
— А мы тут всю ночь за тебя беспокоились, — облегчённо вздохнул Андрей.
— Даже хотели идти к Штейнеру, — раздалось из темноты.
— Могло бы окончиться плохо, — заметил Вова. — А вообще я вам вот что скажу…
Все насторожились.
— Срывайте эти проклятые фашистские номера! Срывайте смело! Конец фашистской Германии идёт! — и Вова первый сорвал с себя номер.
— Срывай, ребята, рабскую метку! — поддержал Андрей. — Если мы все это сделаем, ничего не будет.
Ребята зашевелились, зашумели. Многие начали срывать нашивки.
— Надо быть готовыми к моменту, когда придут наши, — слышался уверенный голос Вовы. — Не упустить Штейнера, охранников и Дерюгина. Понятно?
— Понятно! — раздалось несколько голосов.
Вова вошёл в барак девушек. Как обрадовалась ему Люся!
На груди у Вовы она увидела чёрное пятно — след нашивки на выгоревшем пиджаке.
— Как же это, Вова?.. Девочки ещё носят! — удивилась Люся.
— А ты скажи им, пусть срезают, срывают. Смелее, скоро конец мученьям! Наши, наверное, к Берлину подходят. Понимаешь, что это значит? — спросил Вова.
— Понимаю, — радостно ответила Люся.
— Свобода, Люсенька, мир — вот что это, — восторженно произнёс Вова.
8. РАСПЛАТА
Апрель был на исходе. Всё пышнее становился убор лесов, поля и луга покрылись яркой зеленью, воздух наполнился ароматом. Такой весны не видали ребята за все годы, проведённые ими в Германии. Эта весна была добрая, тёплая, многообещающая. Ребята с волнением ждали самого счастливого в своей жизни дня — дня победы, мира, освобождения.