Повести моей жизни. Том 1

Морозов Николай Александрович

В Петербурге начались многочисленные аресты, вследствие которых мои товарищи послали меня в Финляндию, в школу-пансион Быковой, где я прожил первые две недели после покушения Соловьева и познакомился с Анной Павловной Корба, которая затем приняла деятельное участие в революционной деятельности, а через нее сошелся и с писателем Михайловским, который обещал писать для нашего журнала. 

В это же время Плеханов и Попов, уехавшие в Саратов, организовали съезд в Воронеже, чтоб решить, какого из двух представившихся нам путей следует держаться. Уверенные, что нас исключат из «Земли и воли», мы (которых называли «политиками» в противоположность остальным — «экономистам») решили за неделю до начала Воронежского съезда сделать свой тайный съезд в Липецке, пригласив на него и отдельно державшиеся группы киевлян и одесситов того же направления, как и наше, чтобы после исключения сразу действовать как уже готовая группа. Собравшись в Липецке, мы наметили дальнейшую программу своих действий в духе Соловьева. Но, приехав после этого в Воронеж, мы с удивлением увидели, что большинство провинициальных деятелей не только не думают нас исключать, но относится к нам вполне сочувственно. Только Плеханов и Попов держали себя непримиримо и остались в меньшинстве, а Плеханов даже ушел со съезда, заявив, что не может идти с нами.

В первый момент мы оказались в нелепом положении: мы были тайное общество в тайном обществе; но по возвращении в Петербург увидели, что образовавшаяся в «Земле и воле» щель была только замазана штукатуркой, но не срослась. «Народники» с Плехановым стали часто собираться особо, не приглашая нас, и мы тоже не приглашали их на свои собрания. К осени 1879 г. была организована наконец ликвидационная комиссия из немногих представителей той и другой группы, которая оформила раздел. Плеханов, бывший тогда еще народником, а не марксистом, организовал «Черный передел», а мы — «Народную волю», в которой редакторами журнала были выбраны я и Тихомиров. 

В ту же осень были организованы нашей группой три покушения на жизнь Александра II: одно под руководством Фроленко в Одессе, другое под руководством Желябова на пути между Крымом и Москвой и третье в Москве под руководством Александра Михайлова, куда был временно командирован и я. Как известно, все три попытки кончились неудачей, и, чтобы закончить начатое дело, Ширяев и Кибальчич организовали динамитную мастерскую в Петербурге на Троицкой улице, приготовляя взрыв в Зимнем дворце, куда поступил слесарем приехавший из Нижнего вместе с Якимовой Халтурин. Я мало принимал в этом участия, так как находился тогда в сильно удрученном состоянии, отчасти благодаря двойственности своей натуры, одна половина которой влекла меня по-прежнему в область чистой науки, а другая требовала как гражданского долга пойти вместе с товарищами до конца. Кроме того, у меня очень обострились теоретические, а отчасти и моральные разногласия с Тихомировым, который, казалось мне, недостаточно искренне ведет дело с товарищами и хочет захватить над ними диктаторскую власть, низведя их путем сосредоточения всех сведений о их деятельности только в распорядительной комиссии из трех человек на роль простых исполнителей поручений, цель которых им не известна [6] . Да и в статьях своих, казалось мне, он часто пишет не то, что думает и говорит иногда в интимном кругу. 

6

Деятельность и значение распорядительной комиссии, насколько я видела, были незначительны и не имели ничего общего с диктатурой. — В. Фигнер.

В это же самое время была арестована наша типография, и моя обычная литературно-издательская деятельность прекратилась. Видя мое грустное состояние, товарищи решили отправить меня и Ольгу Любатович временно за границу с паспортами одних из наших знакомых, и Михайлов нарочно добыл мне вместе с Ольгой билет таким образом, чтобы ко дню, назначенному для взрыва в Зимнем дворце, мы были уже по ту сторону границы. 

Так как при особенно критических событиях такие отъезды из центра уже практиковались нами и я сильно боялся за Ольгу Любатович, не хотевшую уезжать без меня, то сейчас же поехал и узнал о взрыве в Зимнем дворце из немецких телеграмм на пути в Вену. 

Оттуда я отправился прямо в Женеву и поселился сначала вместе с Кравчинским и Любатович, а потом мы переехали в Кларан, где впервые близко сошлись с Кропоткиным. Написав там брошюру «Террористическая борьба», где я пытался дать теоретическое обоснование наших действий, я поехал в Лондон, где познакомился через Гартмана с Марксом [7] , и на возвратном пути в Россию был вторично арестован на прусской границе 28 января 1881 г. под именем студента Женевского университета Лакьера. Я был отправлен в Варшавскую цитадель, где товарищ по заключению стуком сообщил мне о гибели императора Александра II, и я был уверен, что теперь меня непременно казнят. Я тотчас же был привезен в Петербург, где в охранном отделении узнал из циничного рассказа одного из сыщиков в соседней комнате о казни Перовской и ее товарищей, и был переведен в дом предварительного заключения, где кто-то обнаружил жандармам мое настоящее имя, вероятно, узнав по карточке. Меня вызвали на допрос, прямо назвали по имени, а я отказался давать какие-либо показания, чтобы, говоря о себе, не повредить косвенно и товарищам. Меня пробовали сначала запугать, намекая на какие-то способы, которыми могут заставить меня все рассказать, а когда и это не помогло, отправили в Петропавловскую крепость, в изолированную камеру в первом изгибе нижнего коридора, и более не допрашивали ни разу. 

7

Н. А. Морозов напечатал об этом знакомстве две статьи: «Карл Маркс и "Народная воля" в начале 80-х годов» («Каторга и ссылка», № 3—100, 1933, стр. 142—148), «У Карла Маркса» (газ. «Известия» от 7 ноября 1935 г.).

На суде особого присутствия правительственного сената я не признал себя виновным ни в чем и до конца держался своего метода, как можно меньше говорить со своими врагами, благодаря чему меня и осудили только на пожизненное заточение в крепости, а тех, кто более или менее подробно описал им свою деятельность, — к смертной казни [8] . 

Через несколько дней после суда [9] , часа в два ночи, ко мне в камеру Петропавловской крепости с грохотом отворилась дверь, и ворвалась толпа жандармов. Мне приказали скорей надеть куртку и туфли и, схватив под руки, потащили бегом по коридорам куда-то под землю. Потом взбежали снова вверх и, отворив дверь, выставили через какой-то узкий проход на двор. Там с обеих сторон выскочили ко мне из тьмы новые жандармы, схватили меня под мышки и побежали бегом по каким-то узким застенкам, так что мои ноги едва касались земли. Преграждавшие проход ворота отворялись при нашем приближении как бы сами собою, тащившие меня выскочили на узенький мостик, вода мелькнула направо и налево, а потом мы вбежали в новые ворота, в новый узкий коридор и наконец очутились в камере, где стояли стол, табурет и кровать. 

8

Которая была смягчена всем, кроме Суханова. — В. Фигнер.

9

Н. А. Морозова судили в особом присутствии сената по «процессу двадцати» в феврале 1882 г. вместе с А. Д. Михайловым, Н. В. Клеточниковым, М. Ф. Фроленко, А. В. Якимовой и другими. Кроме общего обвинения в принадлежности к тайному революционному обществу, Н. А. Морозову ставилось в вину участие в покушении на взрыв царского поезда в ноябре 1879 г. Виновным он себя не признал и отказался давать показания по существу, так как это «могло бы повредить его друзьям и знакомым и послужить целям правительства» («Былое», № 1, 1906, стр. 246). 

В «Отчете о процессе 20-ти народовольцев», составленном одним из присутствовавших на суде и появившемся в печати четверть века спустя, имеется следующая характеристика Н. А. Морозова: «Больше среднего роста, очень худощавый, темно-русый, продолговатое лицо, мелкие черты лица, большая шелковистая борода и усы, в очках, очень симпатичен; говорит тихо, медленно» («Былое», № 6, 1906, стр. 245). 

Во время обвинительной речи прокурора Н. В. Муравьева некоторые подсудимые, в их числе Н. А. Морозов, часто протестовали против его заявлений. Суд приговорил Н. А. Морозова в числе пяти обвиняемых к вечной каторге. К смертной казни, замененной затем каторжными работами, приговорены десять человек, в их числе А. Д. Михайлов, Н. В. Клеточников, М. Ф. Фроленко. Жандармы, однако, считали Н. А. Морозова «весьма опасным революционным деятелем вследствие особенности характера его деятельности, не дающей возможности уличить его во вредном направлении» («Былое», № 8, 1907, стр. 122).

Тут я впервые увидел при свете лампы сопровождавшего меня жандармского капитана зверского вида (известного Соколова) [10] , который объявил, что это — место моего пожизненного заточения, что за всякий шум и попытки сношений я буду строго наказан и что мне будут говорить «ты». Я ничего не отвечал и, когда дверь заперлась за ним, тотчас же лег на кровать и закутался в одеяло, потому что страшно озяб при пробеге в холодную мартовскую ночь почти без одежды в это новое помещение — Алексеевский равелин Петропавловской крепости, бывшее жилище декабристов. 

10

Соколов Матвей Ефимович — смотритель Шлиссельбургской каторжной тюрьмы, прозванный заключенными за жестокость и мучительство Иродом. 

«Первое, что меня в нем поразило, — рассказывает в своих воспоминаниях товарищ Н. А. Морозова по заключению в Алексеевском равелине П. С. Поливанов, — это было выражение его глаз. До сих пор я не видел ничего подобного никогда и ни у одного человека; они поразительно походили на глаза крупных пресмыкающихся. Тот же холодный блеск, то же самое отсутствие мысли. То же самое выражение тупой, безжалостной злобы. В этих глазах ясно читалось, что их обладателя ничем не проймешь, ничем не удивишь, ничем не разжалобишь, что он будет так же хладнокровно и так же методически душить свою жертву, как боа-констриктор давит барана. Отталкивающее впечатление, производимое этим человеком, еще более усиливали щетинистые подстриженные усы, выдающийся бритый подбородок и все его ухватки, напоминавшие не то мясника, не то палача, каковые звания очень шли к его плотной, коренастой фигуре с молодецки выпяченной грудью и широкими ручищами, толстые пальцы которых находились в постоянном движении, как бы отыскивая себе работу... Во время Крымской войны он был солдатом, и его взял к себе в денщики Потапов (бывший впоследствии шефом корпуса жандармов), а потом Соколов пошел в жандармы, но только в 1870 г. он был произведен в офицеры благодаря протекции своего бывшего барина. Однако по своей неразвитости и малограмотности употреблялся лишь на черную работу: возил арестантов на допросы, дежурил в III отделении и присутствовал иногда при обысках, так как у него не только были исполнительность и рвение, но и некоторый шпионский нюх» (П. С. Поливанов. Алексеевский равелин, Л., 1926, стр. 114 и сл.; подробности шпионско-жандармской и палаческой карьеры Ирода-Соколова у П. Е. Щеголева: Алексеевский равелин, М., 1929, стр. 332 и сл.).

Началась трехлетняя пытка посредством недостаточной пищи и отсутствия воздуха, так как нас совсем не выпускали из камер, вследствие чего у меня и у одиннадцати товарищей, посаженных со мною, началась цинга, проявившаяся страшной опухолью ног; три раза нас вылечивали от нее, прибавив к недостаточной пище кружку молока, и в продолжение трех лет три раза снова вгоняли в нее, отняв эту кружку. На третий раз большинство заточенных по моему процессу умерло, а из четырех выздоровевших Арончик уже сошел с ума, и остались только Тригони, Фроленко и я, которых вместе с несколькими другими, привезенными позднее в равелин и потому менее пострадавшими, перевезли во вновь отстроенную для нас Шлиссельбургскую крепость. 

В первое полугодие заточения в равелине нам не давали абсолютно никаких книг для чтения, а потом, вероятно, благодаря предложению священника, которого к нам прислали для исповеди и увещания, стали давать религиозные. Я с жадностью набросился на них и через несколько месяцев прошел весь богословский факультет. Это была область, еще совершенно неведомая для меня, и я сразу увидел, какой богатый материал дает древняя церковная литература для рациональной разработки человеку, уже достаточно знакомому с астрономией, геофизикой, психологией и другими естественными науками. Поэтому я не сопротивлялся и дальнейшим посещениям священника, пока не перечитал все богословие, а потом (в Шлиссельбурге) перестал принимать его, как не представлявшего по малой интеллигентности уже никакого интереса и тяготясь необходимостью говорить, что только сомневаюсь в том, что для меня уже было несомненно (я говорил ему до тех пор, что недостаточно знаком с православной теологией, чтобы иметь о ней свое мнение, и желал бы познакомиться подробнее). 

Тогда же сложились у меня сюжеты и моих будущих книг: «Откровение в грозе и буре», «Пророки» и многие из глав, вошедших в I и II томы моей большой работы «Христос» [11] . Но я был тогда еще бессилен для серьезной научной разработки Библии, так как не знал древнееврейского языка, и потому по приезде в Шлиссельбург воспользовался привезенными туда откуда-то университетскими учебниками и курсами, чтобы прежде всего закончить свое высшее образование, особенно по физико-математическому факультету, но в расширенном виде, и начал писать свои вышедшие потом книги: «Функция, наглядное изложение высшего математического анализа» и «Периодические системы строения вещества», где я теоретически вывел существование еще не известных тогда гелия и его аналогов, а также и изотропов и установил периодическую систему углеводородных радикалов как основу органической жизни. Там же были написаны и некоторые другие мои книги: «Законы сопротивления упругой среды движущимся в ней телам», «Основы качественного физико-математического анализа», «Векториальная алгебра» и т. д. [12] , напечатанные в первые же годы после моего освобождения или не напечатанные до сих пор...

11

Упоминаемые Н. А. Морозовым книги изданы после выхода его из крепости: «Откровение в грозе и буре. История возникновения Апокалипсиса. С рисунками и снимками с древних астрономических карт Пулковской обсерватории». Изд. редакции журнала «Былое». П., 1907. 10 + 304 стр. Ц. 1 р. 35 к. Содержание: «Часть I: Пролог», «Часть II: Откровение в грозе и буре и в четырех ударах патмосского землетрясения 30 сентября 395 г.», «Часть III: Когда написано "Откровение в грозе и буре"? Определение времени по заключающимся в нем самом астрономическим указаниям», «Часть IV: Характеристика византийской жизни IV века и послания автора Апокалипсиса к семи малоазиатским собраниям верных», «Часть V: Личность автора "Откровения в грозе и буре". Иоанн Златоуст из Антиохии как революционер и демагог», «Приложение: Проверочные вычисления пулковских астрономов М. М. Каменского и Н. М. Ляпина». Было несколько повторных изданий; были переводы на иностранные языки. Книга вызвала обширную литературу (свыше тридцати произведений), в том числе несколько книг: акад. Н. К. Никольский «Спор исторической критики с астрономией», 1908; В. Ф. Эрн «Откровение в грозе и буре, разбор книги Н. А. Морозова», 1907; и др. На тему этой книги Н. А. читал в разных городах лекции: «Апокалипсис с астрономической точки зрения» (журн. «Мир», 1908, № 3, стр. 11—18; № 4, стр. 17—23; № 5, стр. 15—23, и др. издания). Затем Н. А. Морозов упоминает в «Автобиографии» свои книги: «Пророки. История возникновения библейских пророчеств, их литературное изложение и характеристика», 1914; «Христос», т. I—VII, 1924—1932 (были повторные издания некоторых томов, отдельные брошюры, журнальные и газетные статьи по частным вопросам той же темы; есть предисловие в книге А. Немоевского «Бог Иисус», перевод Л. Я. Круковской, П., 1920, стр. 1—16). 

Изложение своего исследования об Апокалипсисе Н. А. дал в письме к родным от 13 февраля 1904 г.

12

 Здесь упоминаются книги Н. А. Морозова: «Функция. Наглядное изложение дифференциального и интегрального исчисления и некоторых его приложений к естествознанию и геометрии. Руководство к самостоятельному изучению высшего математического анализа», 1912; «Периодические системы строения вещества. Теория возникновения современных химических элементов», 1907; «Законы сопротивления упругой среды движущимся в ней телам», 1908; «Основы качественного физико-математического анализа и новые физические факторы, обнаруживаемые им в различных явлениях природы», 1908; «Начала векториальной алгебры в их генезисе из чистой математики», 1909. Наиболее полный список научных трудов Н. А. Морозова составлен Н. М. Нестеровой и Л. Н. Пржевальской под редакцией О. В. Исаковой (в книге: К. Морозова «Ник. Ал. Морозов. К 90-летию со дня рождения». Изд. Академии наук СССР, М. —Л., 1944, стр. 38—46). В настоящих примечаниях названы в разных местах некоторые научные статьи Н. А. Морозова, не включенные в списки его трудов. Из крупных работ Н. А. в области естествознания следует еще иметь в виду обширный труд «Вселенная», напечатанный во II т. сборника «Итоги науки в теории и практике» (изд. т-ва «Мир» г. II, М., 1911, стр. 605—904). 

О научных трудах Н. А. Морозова имеются статьи: Акад. А. А. Марков «Об одном применении статистического метода» (Изв. Академии наук, сер. VI, т. X, 1916, № 4, стр. 239—242); Н. М. Штадде «О работах Н. А. Морозова по астрономии и смежным наукам» (Изв. научного института им. П. Ф. Лесгафта, 1924, т. 31, стр. 15—22); проф. В. Р. Мрочек «Н. А. Морозов, революционер-ученый (К 80-летию со дня рождения и 60-летию революционной деятельности; работы его в области химии, астрономии, математики и механики)» («Мироведение», 1934, т. 23, № 4, стр. 286—293); Д. Я. Глезер «Н. А. Морозов» («Природа», № 8, 1934, стр. 59—64); «Н. А. Морозов (К 90-летию со дня рождения)» (Вестник Академии наук СССР, 1944, № 7—8, стр. 30—36; № 9, стр. 92); отзывы на «Периодические системы строения вещества»: проф. химии П. Г. Меликова («Одесские новости», 1907, от 17 февраля), в журнале «Современный мир» за 1907 г. (№ 3, стр. 62 и сл.) и мн. др. 

Об ученых трудах Н. А. Морозова см. его «Письма из Шлиссельбургской крепости» от 25 июня 1903 г. и 13 февраля 1904 г. (в т. II настоящего издания).