Повести моей жизни. Том 1
Шрифт:
Исправник был в полном восторге. Всю прогулку он ухаживал за нею, лазил на обрывы доставать ей малину и ежевику и после обеда, уезжая, непременно просил нас всех троих побывать у него в городе и обещал провезти нас по всем его окрестностям и интересным местам. Но наше торжество продолжалось недолго. Через день ранним утром прискакал к нам один из знакомых Петрово и сразу
— Господа, уезжайте немедленно! Исправник, возвратившись домой, обратил внимание, что фамилия Морозов та же самая, как в присланном ему уже давно списке нескольких революционеров, которых Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии считает самыми опасными и которых приказано разыскивать по всей России. Посмотрев имя, отчество и описание наружности, он убедился, что они те же самые и что приметы другого здешнего гостя похожи на еще более опасного — Кравчинского. Он вчера же послал телеграмму в Третье отделение, спрашивая, арестовать ли всех троих или только мужчин.
— Но как же вы так скоро узнали это?
— Жена исправника рассказала мне все вчера вечером, но мне было совершенно невозможно скакать к вам ночью.
— Нам надо сейчас же уезжать! — сказал Кравчинский нашему растерявшемуся хозяину. — У вас есть лошади?
— Лучше взять в деревне! Там есть крестьянин, постоянно занимающийся ямщичеством. У него тарантас и тройка хороших лошадей. Иначе подумают, что я сам...
— Так пошлите сказать крестьянину, что нас по телеграмме вызывают в Харьков, — сказал Кравчинский, — что с моим отцом сделался удар и мы не постоим за деньгами, если только он успеет доставить нас к поезду!
Мы быстро сложили наши вещи и через полчаса уже мчались в облаках пыли по дороге в Курск.
Не знаю, как другие, а я был рад неожиданной перемене! Тяжело мне было жить в этой усадьбе после невольно подслушанного разговора, в котором была высказана обо мне главою дома такая нелестная характеристика! Тяжело было получать приют и ежедневные одолжения от человека, который удовлетворил уже мною свое любопытство и у которого в результате не появилось ко мне никакой симпатии. Кроме того, продолжительное бездействие было для меня невыносимо. Я был способен на многое, но не имел ни малейшей способности ждать.
В Курске мы расстались. Алексеева с Кравчинским поехали искать убежища у знакомых в Одессе. Их поезд отходил раньше моего. Долго-долго смотрел я вслед ему и долго-долго, пока он был виден, мелькал, поднимаясь и спускаясь, в окне вагона белый платочек Алексеевой.
Это было наше последнее «прости». Мне было грустно. Я как будто предчувствовал, что уже не увижу ее более на свободе. И действительно, мы снова встретились лишь через три с половиной года в мрачном коридоре Дома предварительного заключения, когда нас обоих вели на суд...
У Петрово в усадьбе, как мне как-то сообщили потом, был тотчас же сделан обыск. Жандармы приехали целым отрядом, чтоб арестовать нас всех троих, но, не найдя никого, разочарованные уехали обратно. Обитатели в усадьбе и крестьяне в деревне были подвергнуты допросам, но, так как мы не вели там никакой пропаганды и не распространяли никаких книжек, все они были оставлены, хотя и под подозрением, на свободе.
КНИГА ВТОРАЯ
VII. ПО ВОЛНАМ УВЛЕЧЕНИЯ [46]
46
Рассказ «По волнам увлечения» написан в первой половине октября 1912 г., напечатан впервые в журн. «Голос минувшего», 1913, №№ 11 и 12, под названием «Во имя братства». В издании 1928 г. этот рассказ имел посвящение, адресованное К. А. Морозовой.
1. Новые люди и новые задачи
По-прежнему приветливо встретила меня Москва. Милые барышни Панютины даже запрыгали от радости при моем приходе к ним.
— Мы очень опасались за вас! — говорила младшая. — Почему вы нам не дали о себе никакой весточки?
— Я боялся повредить вам! Вы знаете, что всякий, знающий, где я, или видевшийся со мной и не доносящий на меня, тоже считается государственным преступником и будет осужден [47] . Если б перехватили мое письмо к вам, вы все были бы посажены в тюрьму.
47
Действительно, тогда существовала статья о знании и недонесении в политических делах и грозила суровым наказанием. — Н. М.
— Но мы не боимся! Мы даже познакомились с одним рабочим, замечательно хорошим человеком.
— Кто это?
— Союзов, он столяр.
— Но это, — воскликнул я, — тот самый, которого я, уезжая, просил познакомить с вами, чтобы, возвратившись, я мог его разыскать! Это ученик Устюжанинова, сидящего теперь в темнице Третьего отделения. Он завещал его мне, и мне необходимо его видеть.
— Так пойдемте сейчас же к нему! — ответила одна из сестер.
Мне было очень любопытно посмотреть жилище Союзова. Квартир мастеровых я еще никогда не видал. Мы пошли с Панютиной по Арбату и, свернув в переулок, вошли в ворота сероватого деревянного дома. На темной лестнице сильно пахло квашеной капустой и еще какими-то другими, не особенно приятными для носа запахами. Сама же квартира, состоявшая из нескольких комнат, не показалась мне особенно плохой. Хозяйка, простая женщина, с подтянутым у пояса передником, отворившая нам дверь, очевидно, варила обед, так как от нее пахло кухней.
— Войдите сюда! — показала она нам. — Сейчас придет! — И ушла.
Отдельная комната, которую нанимал у нее Союзов, была невелика и довольно темновата, сравнительно с теми, какие приходилось мне видеть ранее. Это было по причине стоявших на окнах горшков с цветами, закрывавших свет, но она была чисто прибрана.
С одной стороны стояла постель с цветным одеялом и с двумя подушками, с другой — небольшой верстак на случай домашних поделок. Над ним на стене висели две столярные пилы и несколько стамесок, под крышей верстака — гармония, а по стенам были симметрично размещены дешевые картины и простые фотографии родных хозяина, в ажурных бронзовых рамках. На полках над кроватью помещалась его библиотека, в которой я успел прочесть на корешках: учебник географии, учебник истории и ряд дешевых популярных изданий для народа. Все это мне очень понравилось и несколько удивило. По нашим тенденциозным книжкам я составил себе понятие, что все рабочие живут в каких-то хлевах вроде скотных, валяются десятками в одной комнате, а здесь выходило даже совсем недурно.
Очевидно, это потому, сообразил я, что Союзов не чернорабочий, а мастеровой и, как говорил мне Устюжанинов, артист своего дела.
Но вот пришел и он сам из своей столярной мастерской, где имел ежедневно работу у какого-то хозяина. Он очень обрадовался моей спутнице и, немного застенчиво улыбаясь, поздоровался со мной. Это был красивый молодой человек лет двадцати четырех, с очень маленькими курчавыми усами и бородкой и с серыми то живыми, то задумчивыми умными глазами.
Всякий знает, что, для того чтоб сразу преодолеть стеснительность первого разговора, нет ничего лучше, как начать с общих знакомых. Усвоив уже на практике этот прием, я сейчас же начал рассказывать Союзову об Устюжанинове. Он весь оживился. Видно было, что он ставил Устюжанинова необычайно высоко, считая его чуть ли не величайшим человеком в мире. На мои вопросы Союзов начал сам с увлечением рассказывать мне о первой встрече с Устюжаниновым.