Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
3. Куда привела улетевшая в высоту калоша
Кончался ноябрь месяц. На петербургских улицах стоял мглистый туман, мостовые были покрыты грязью, в которой по временам завязали калоши. Особенно испытал я это на себе, когда шел вместе с Кравчинским к Клеменцу на редакционное собрание для выпуска в свет второго номера «Земли и воли». Из осторожности мы путешествовали не рядом. По временам он шел впереди на несколько десятков шагов, чтобы я мог видеть, не следят ли за ним, а по временам я сам обгонял его, и он делал относительно меня свои наблюдения. Таким образом, как два коня на шахматной доске, мы взаимно защищали друг друга от всех опасных фигур.
Но, защищенные друг другом от шпионов, мы все же
Прежде всего, переходя опасный перекресток Невского и Садовой, где, как я знал, находится постоянный пост тайных уличных агентов Третьего отделения, я, сосредоточив все свое внимание на людях, едва не попал под копыта рысака, испугавшегося чего-то и наскочившего прямо на меня как раз в то время, когда я перебирался по мостовой через прослойки жидкой грязи.
Услышав сбоку дикий человеческий крик и еще более дикое ржание лошади, я в трех шагах направо от себя увидел мчавшегося прямо на меня огромного черного коня. Еще секунда, и я был бы в грязи под ним и под экипажем. Инстинктивно я прыгнул, как кошка, вперед. Одна моя калоша осталась под лошадью в грязи, другая, сорвавшись с моей быстро взброшенной ноги, сначала полетела почти вверх на необыкновенную высоту, мне показалось, не ниже крыши противоположного дома! Перелетев таким образом через всю улицу, она упала на шляпку проходившей по тротуару дамы. Дама завизжала, а я почувствовал мягкий удар упруго выгнутой оглобли в свою спину, который только придал еще более скорости моему прыжку. В одно мгновение пустой шарабан мелькнул мимо меня, рысак повернул вкось, сбил извозчичью пролетку, а потом врезался грудью в угол Гостиного двора, где несколько извозчиков подхватили его под уздцы и остановили, дрожащего всеми членами.
— Ловко отделались! — сказал мне любезно высокий толстый субъект с актерской физиономией. — А я думал, вас непременно раздавит.
Я взглянул. Передо мною стоял тот самый толстый шпион, которого я видел перед арестом Малиновской едущим в шарабане вместе с маленьким, длинноволосым, выследившим всех ее гостей, кроме меня.
— Да, — ответил я с веселым видом. — А где же мои калоши?
— А вот первая! — указал он мне пальцем на один экземпляр моей обуви, завязший, как лодочка, в грязи. — А другая, — прибавил он, — только что свалилась с головы вон той дамы, которая оттирает теперь платком грязь со своей шляпки.
— Вижу! — сказал я.
Осторожно ступая по грязи, я добрался сначала до своей увязшей калоши, которая, к моему удивлению, проскользнула между колесами экипажа и осталась чистою внутри, а затем пошел к даме и, извиняясь, начал надевать свою вторую калошу, лежащую у ее ног.
— Едва не попал под лошадь! — сказал я ей в свое оправдание.
Но она все еще не могла успокоиться и сказала мне кисло:
— Можно было бы поплотнее носить калоши, чтобы не летали по улицам на головы людей. Теперь моя шляпа совсем испорчена.
Кравчинский, услыхавший сзади крик и шум и увидавший, как я выскочил из-под лошади, бросился ко мне.
— Что, тебя не расшибло оглоблей?
— Нет! Нисколько! Лишь толкнуло в спину.
Толстый шпион снова подошел к нам и старался ввязаться в разговор.
— Возмутительно! Мчатся во весь дух на рысаках! Черт бы побрал всех этих капиталистов. Пьют кровь из простого трудящегося народа. Пора разделаться с ними. Довольно!
Экспансивный по натуре Кравчинский уже готов был с ним разговориться и дать ему идти за нами как будто попутчику, но в это время взгляд шпиона упал на какого-то молодого человека студенческого вида, прошедшего мимо нас, и он отвернулся, всматриваясь в него. Я предупредительно дернул Кравчинского за рукав, бросив красноречивый взгляд на спину субъекта.
— Пойдем, нам надо спешить, — сказал я, таща его. — Шпион! — шепнул я ему тихо. — Он, верно, видел нас близ дома Малиновской.
Мы быстро пошли на Михайловскую площадь. Оглянувшись как бы на прошедшую
— Не отстал! — говорю Кравчинскому.
— Далеко?
— Шагов за сто!
— Вот идет конка, — сказал Кравчинский, — как только мы зайдем за угол, побежим и сядем.
— Хорошо!
Свернув обычным шагом за угол, мы погнались за конкой. Густая толпа прохожих не давала нам бежать по тротуару, и мы выскочили на мостовую. Тут Кравчинский поскользнулся на грязи, и, в то время как он делал сальто-мортале, чтобы удержаться на ногах, его большой стилет-кинжал выскочил под его легким пальто из своих ножен и со звоном покатился по камням мостовой.
Кравчинский быстро схватил кинжал, спрятал себе за пазуху под удивленными взглядами толпы и сделал вид, как будто все это так и должно было произойти. Но конка тем временем уехала далеко, и гнаться за ней было бесполезно.
— Пойдем в Саперный переулок, — сказал он мне, — это близко. В нем есть дом, у которого через подъезд можно выйти на задний двор, а из него уйти на следующую улицу, прямо на городской рынок. Там арки, и под ними всегда толпы народа. Шпион там затеряет нас.
Так мы и сделали. Шпион, не отстававший от нас до самого подъезда, вероятно, остался ждать нашего обратного выхода или пошел справляться о нас у дворников, а мы тем временем ехали уже далеко от него на извозчике к Клеменцу.
— Всегда запоминай проходные дворы и подъезды! — сказал мне Кравчинский.
— Михайлов уже показал мне несколько в различных частях города, — ответил я. — Через них очищаешься лучше, чем, помнишь, невской водой перед приходом к тебе.
Он засмеялся, вспомнив свою старую квартиру.
— Не рассказывай о нашем приключении Фанни, — предупредил он меня, — а то она будет приходить в отчаяние каждый раз, как я выйду без нее на улицу.
— А ты не рассказывай Ольге.
Клеменца мы застали в несколько возбужденном, но нормальном состоянии.
— Ну и развелось же этих шпионов на улицах в последние дни, — сказал он при виде нас.
— А что такое?
— Вчера один увязался за мною в первом часу ночи, когда я выходил от Гольдсмитов, и даже насчет моего отъезда на извозчике он принял меры. Идет за мной, а извозчик едет тихо за ним в нескольких шагах. Не ходите больше к Гольдсмитам — они под наблюдением.
— Как же ты отвязался от него ночью? — спросил Кравчинский.
— А очень просто. Вышел по Мойке на Невский, там все магазины заперты, зайти некуда, иду дальше. Вдруг вижу, один табачный магазин еще открыт. Я туда: «Дайте, — говорю, — пачку папирос». Купил, поговорил, нарочно подолее о погоде. Выхожу, а он тут, ждет на тротуаре и курит папироску. — Позвольте закурить? — говорю я ему, вынимая одну папиросу из пачки. — Извольте-с! — говорит, но, вместо того чтобы подставить свою папироску, быстро вынимает коробку спичек из кармана, чиркает одну и подставляет мне, чтоб разглядеть мое лицо при свете. «Ах ты, подлец», — думаю и иду далее. А он все за мной, и извозчик по-прежнему за ним. Как, думаю, отвязаться ночью? Все дома заперты. Если бы за ним не ехал готовый извозчик, я взял бы какого-нибудь, стоящего одиноко, и уехал бы раньше, чем он добежал до другого. А тут у него уже есть свой. Вдруг вижу: идет ночная дама. — Позвольте, — говорю, — вас проводить! — и подставляю ей колесом руку. — Извольте! — говорит. Только что я это сделал, слышу треск извозчичьих колес сзади, оглядываюсь, а он уже сел в свою пролетку и едет на ней назад, верно, опять торчать у подъезда Гольдсмитов или просто домой. Сразу убедился при виде такого поступка в моей политической и моральной благонамеренности. Через минуту и след простыл!