Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Через месяц или два он написал мне, что не находит в моих стихотворениях ничего рискованного и уже приступил к их печатанию [115] . Ранней весной 1910 года книжка вышла и с большим успехом поступила в продажу. Казалось, что все шло хорошо, как вдруг месяца через два, в июне, когда я писал свою новую книгу в своем родном имении Борк'e, Ярославской губернии, я прочитал в пришедших ко мне газетах, что мои «Звездные песни» конфискованы Комитетом по делам печати и издатель их Поляков привлекается к судебной ответственности.
115
См. «Мытарства осужденного» и письмо к Д. Н. Анучину.
— Как мне быть теперь? — говорил я Ксане. — Ведь сам же я просил его проверить предварительно в цензуре и исключить рискованные стихотворения. Он, в сущности, взял все дело на свою личную ответственность. Но ведь стихотворения все же написаны мной, и получается такое впечатление, как будто за меня может пострадать другой. Тут колебаться нельзя, необходимо немедленно написать в Комитет по делам печати, что вместо издателя я предлагаю привлечь к ответственности меня как автора.
Ксана не возражала, и я с первой же почтой послал свое заявление по назначению и стал ждать ответа [116] .
116
Посылая в 1910 г. в газ. «Русское слово» очерк о своих впечатлениях от полетов, Н. А. писал редактору: «В моей статье я упоминаю мои "Звездные песни" не без умысла. Их держат в цензуре под секвестром, чувствуя, что нет повода для привлечения меня к суду. А мне хочется поднять это дело» (письмо к Ф И. Благову от 17 сентября 1910 г. Рукописный отдел Гос. библиотеки им. В. И. Ленина, шифр «Р. С. 17/43»; см. письмо Н. А. к академику Д. Н. Анучину от 19 января 1911 г.).
Прошел месяц, другой, прошло около полугода — нет никакого отклика. Мы начали уже думать, что дело прекращено, как вдруг в половине января 1911 года ранним утром к нам явился полицейский чин и вручил мне под расписку первую после моего освобождения из Шлиссельбурга повестку судебного следователя [117] .
Этой повесткой судебный следователь г. С.-Петербурга на основании статьи устава уголовного судопроизводства приглашал мещанина Николая Александровича Морозова на 18 января 1911 г. к 2 часам дня «в качестве обвиняемого по производимому им следствию о брошюре». В повестке сообщалось, что «не явившиеся в назначенное следователем время без уважительных к тому причин обвиняемые подвергаются по уставу уголовного судопроизводства приводу».
117
После уничтожения ряда стихотворений книга была выпущена в свет и вновь поступила в продажу (И. В. Владиславлев. Русские писатели. М.—Л., 1924, стр. 186). Приведенные в очерке «Дело о "Звездных песнях"» стихотворения (или отрывки из них) включены в сборник стихотворений Н. А., изданный в советскую эпоху («Звездные песни», первое полное издание всех стихотворений до 1919 года, книга I, M., 1920; книга II, М., 1921). Разночтения не отмечаются.
Прочитав этот документ, я сразу понял, что мое письмо в Московский комитет печати произвело свое действие. Обвинение снято с издателя и перенесено на меня. Что-то теперь будет?
Мне больно было смотреть на испуганное личико Ксаны. Вся наша так хорошо наладившаяся жизнь готова рухнуть, все мои планы предстоящих научных работ грозят оказаться разбитыми, но поступить иначе, чем поступил я, предложив перенести обвинения с издателя на себя, я не мог, не почувствовав себя трусом.
— Не может быть, чтобы тебя еще раз стали судить, и притом так несправедливо, — говорила Ксана.
Я не знал, чем ее успокоить.
— Посмотрим сначала, что скажет следователь. Да, кроме того, ведь привлечение меня к суду зависит не от него, а от прокурора. Это только предварительный опрос, и я буду говорить, что не считаю себя ни в чем виновным.
Когда я пришел к судебному следователю 28-го участка, он принял меня чрезвычайно любезно, записал мое краткое показание, наговорил мне комплиментов и простился, уверяя, что отправит все со своим благоприятным заключением прокурору Московской судебной палаты, от которого будет зависеть прекратить дело, удовольствовавшись моими объяснениями, или дать ему дальнейший ход. Но он вполне надеется, что дело будет прекращено.
Возвратившись, я передал Ксане успокоительные слова следователя, и, хотя наш друг, присяжный поверенный Грузенберг, так удачно раздобывший мне вид на жительство, и говорил, что любезность следователя дешево стоит, так как бюрократическая машина имеет свой бюрократический ход, не зависящий от личностей, мы с Ксаной стали успокаиваться.
С 18 января 1911 года, когда я давал показание следователю, прошло три месяца. Мы, как всегда, уехали на лето к себе в Бор'oк и возвратились в конце сентября в Петербург. Я начал обычные занятия в Научном институте Лесгафта, как вдруг в самом начале октября, уже через девять месяцев после опроса, я получил через полицейского под расписку новый пакет с тремя бумагами.
Одна бумага — повестка от 27 сентября 1911 г., которою Московская судебная палата по уголовному департаменту приглашала мологского мещанина Н. А. Морозова на основании 581 ст. устава уголовного судопроизводства явиться к 10 часам утра 24 ноября в судебное заседание палаты по обвинению по 128 и 1 и 2 пп. 129 ст. Уголовного уложения. «В случае же неявки Вашей без законных причин, — говорилось в повестке, — Вы подвергаетесь приводу в суд и платежу всех судебных издержек, причиненных отсрочкою заседания, согласно 592 ст. устава угол, судопр.». Повестка имела еще надпись: «Срочное. Подлежит возвращению».
Другая бумага — список судей, лиц прокурорского надзора и сословных представителей, из которых имеет быть составлено особое присутствие Московской судебной палаты, суду коего я подлежал.
Третья бумага — «Обвинительный акт о Николае Александровиче Морозове», где заявлялось: «18 июня 1910 года Московский комитет по делам печати, наложив арест на книгу книгоиздательства "Скорпион" под заглавием "Николай Морозов. Звездные песни", заключающую стихотворения преступного содержания, возбудил уголовное преследование против лиц, виновных в составлении и распространении означенного сочинения (л. д. 2).
На возникшем по этому поводу предварительном следствии осмотром книги "Звездные песни" установлено, что таковая представляет собою сборник стихотворений, в числе коих оказался ряд стихотворений, возбуждающих к учению бунтовщического деяния и ниспровержению существующего в России государственного общественного строя и заключающих выражения дерзостного неуважения к верховной власти.
Так, в стихотворении "Проклятие" (стр. 19), между прочим, говорится:
Проклятие! Пиши стихи в тюрьме, Когда на воле ждет не слово — дело! Да, жить одной мечтою надоело... Бесплодно бьется мысль в моем уме, Когда к борьбе с неправдой злой Стремится все живое, Когда повсюду гнет тупой Да рабство вековое, Тогда нет сил весь день сидеть И песни о неволе петь! Тогда, поэт, бросай перо скорей И меч бери, чтоб биться за свободу. Стесненному неволею народу Ты не поможешь песнею своей!.. [118]118
Здесь прокурором выпущен конец, показывающий, что это стихотворение написано еще в тюрьме:
Но не могу бороться я, Я должен здесь забыться, Хоть каждый день душа моя На вольный свет стремится... Нет! Муза мне на ум нейдет, Лишь жажда воли сердце рвет. — Н. М.В стихотворении "Памяти 1873—75 годов" (стр. 33) говорится [119] :
Вспоминается ярко пора, Как по нивам родимого края Раздалось, серый люд пробуждая, Слово братства, свободы, добра... Как в смятенье подняли тревогу Слуги мрака, оков и цепей И покровом терновых ветвей Застилали к народу дорогу... Как в борьбе с их несметной толпой Молодая могучая сила, Погибая, страну пробудила На последний, решительный бой. Вы, друзья, что в борьбе уцелели, Тоже здесь вспоминаетесь мне... Лучше ль вам на родной стороне [120] , Ближе ль, братья, стоите вы к цели? Трудно жить, чтоб порой не дрожала, На врага подымаясь, рука, Чтобы сил не сгубила тоска, Если счастье в борьбе изменяло. Чтобы в том, кто восстал за любовь В этом мире скорбей и печали, Только гнев и вражда не смолкали И кипела бы мщением кровь!119
Здесь выпущено начало, показывающее, что стихотворение это писано тоже еще в заточении:
Я в темнице навек погребен, Но живу все еще год от году. В дни тяжелой борьбы за свободу Было время моих похорон. За тяжелой тюремной решеткой, За сырой и холодной стеной, Ярким светом горят предо мной Эти дни моей жизни короткой. — Н. М.120
Тут опять выпущен не подходящий для обвинения куплет и взято лишь продолжение.
Тяжкий крест привелось вам принять, Легкий жребий мне выпал на долю, Трудно жить и бороться за волю. Но легко за нее умирать. — Н. М.