Повести о космосе (сборник)
Шрифт:
– Разумеется нет. Та книга, которую ты держишь, отпечатана в типографии. В количестве нескольких тысяч экземпляров. А иллюстрации, которые помещены на ее страницах, были созданы давным–давно в одном экземпляре. Им, наверное, две тысячи наших, земных лет. Тогда на Земле не было типографий. Книги писали вручную. И снабжали картинками – тоже нарисованными вручную. Каждая такая книга уникальна.
– Эти рукописные книги сохранились?
– Большинство погибло. Но некоторые сохранились, конечно. Иначе что было бы изучать нашим ученым
– А сейчас вы этим не занимаетесь?
– Как тебе сказать… Есть чудаки, которые занимаются. Их, наверное, человек сто на все Сверхчеловечество.
– Вы больше не рисуете так? – она показала мне книжный разворот, где слева был расположен текст, а справа – прямоугольник без текста, заполненный разноцветным головоломным узором. Я сравнил его с декоративным обрамлением поэмы, которую показывала мне Ресту–Влайя, и не без злорадства пришел к выводу, что безвестный земной мастер накручивал завитки по меньшей мере не хуже.
Я заинтересовался иллюстрацией. Нашел в книге ссылку. Английский похож на Язык, поэтому худо–бедно мне удалось прочесть:
«Ковровая страница из Личфилдского Евангелия. Середина восьмого века. Раньше книга хранилась в Личфилдском соборе, теперь – в Британском Музее.»
– Искандер, ты не ответил. У вас есть люди, которые умеют так рисовать?
– Не уверен. По–моему, этому сейчас нигде не учат. Ты видела барельеф на башне нашего посольства?
– Уродство.
– Кажется, в последние века только это и считается красивым. Этому – учат. Другому вряд ли.
– У вас звездолеты красивые, – неожиданно признала Ресту–Влайя. – А постройки никуда не годятся.
– Не буду спорить.
– Так, искусство у вас все–таки раньше было. А несколько веков назад закончилось. Остались только звездолеты и башни с барельефами. Я правильно понимаю?
Она была не на все сто процентов права. Но на девяносто девять – уж точно. Один процент не стоил спора.
– Правильно. Искусство умерло, осталась одна только история искусства.
– А как так могло случиться?
– Никогда над этим не думал.
– Кажется, я знаю! – обрадовалась Ресту–Влайя, не думая ни секунды. – Ваши органы общественного контроля ужесточили правила для тех, кто хотел заниматься искусством. И ваш аналог Испытата стало получить практически невозможно! Мы тоже полтора столетия назад сталкивались с этой проблемой. На испытаниях погибали три из каждых четырех соискателей. Если бы Единое Управление Пространства не упростило процедуру…
– Постой, постой. Ты остроумна, но ты не угадала. Тебе, наверное, будет это странно слышать, но любым искусством у нас может заниматься кто угодно. Для этого не требуется особых удостоверений.
– Не может быть!
– Уж поверь.
– Но ведь вашим воинам, например, удостоверения требуются?
– Обязательно. И инженерам. И пилотам. И много кому еще. Но писатели, поэты и художники у нас почти никогда не проходили официальных испытаний. Была эпоха, когда в некоторых странах существовали учебные заведения, которые после очень легких по вашим меркам испытаний выдавали удостоверения писателей или художников. Но мне не известно, чтобы это принесло заметные результаты. Наоборот, в ту эпоху и начался закат наших искусств.
– Выходит, дело не в строгости законов, а в избыточном попустительстве лентяям и проходимцам?
– А вот это может быть.
– И все–таки, дело не только в попустительстве. Если бы у нас отменили закон об Испытате, стихосложением занялись бы сотни и тысячи самовлюбленных болванов. Но это не отменило бы моего, например, выбора. Я все равно занималась бы каллиграфией, преумножала прекрасное и прославляла свой род. И десятки других одаренных тойлангов тоже. Лжетворчество болванов было бы посрамлено. Им пришлось бы от стыда съесть красного носача и подохнуть!
– Я думаю, ты слишком хорошего мнения о болванах, – деликатно возразил я. – Может, у вас они такие сознательные и стыдливые, но у нас ими набиты все новостные каналы, рекламные агентства и дизайнерские фирмы. Увы, никто из них не ест красных носачей и тем более не спешит подохнуть.
Мою иронию она не оценила.
– Это не важно – пусть живут, если им честь не дорога. Но я все равно не понимаю, почему ваше Сверх–че–ло–ве–чес–тво умудряется жить. Ты позволишь – я немного подумаю?
– Сделай одолжение.
Ресту–Влайя погрузилась в медитативное похрюкиванье.
Я, за неимением лучшего, листал «Hiberno–Saxon Art of Book Illumination».
Седьмой век… Восьмой… Десятый…
«Книга Катах»… «Келлская Книга»… «Псалтырь Этельстана»…
Тринадцатый век…
«Book of Deer» … Что такое Deer? В Языке я не нашел аналогий.
Странные, чужие, порою кажущиеся неуверенными, но при ближайшем рассмотрении гипнотически чарующие линии, волшебная цветовая гамма…
Мне стало вдруг неловко, что в качестве тряпочки для пыли я использовал страницы из этого фолианта – они не заслуживали подобного обращения. Уж лучше бы употребил рукав своего парадного кителя!
– Я все обдумала, – сказала Ресту–Влайя. – Послушай историю.
– Слушаю.
– Раньше мы считали, что у вас вообще нет искусств кроме технологии. Все наши трофеи свидетельствовали об этом. Разговоры с немногими пленными землянами тоже подводили к мысли, что ваша цивилизация украшает только упаковки для продуктов питания. Самые прозорливые из нас понимали, что видимая картина – ложная. Они учили, что где–то в недрах вашей цивилизации существуют тайные общества посвященных, для которых поэзия, живопись и каллиграфия составляют высший смысл жизни. Ведь сказано: «Бесперая рыба не летает». А каллиграфы клана Кнуд–ше давно открыли, что четвертое орнаментальное преобразование этой премудрости дает «Цивилизация мертва без культуры»…