Повести о Ломоносове (сборник)
Шрифт:
– Ваше величество, артиллерия застряла в песке – ее нельзя выдвинуть вперед!
– Не может быть возражений! Русских надо добить. Тогда вслед за пехотой пустите кавалерию…
На своем вороном коне прусский король промчался перед неподвижным фронтом, выхватил шпагу.
– Во имя Бога, за Пруссию!
Ударили барабаны, солдаты все, как один, подняли правую ногу.
Но в это время в центре русских, за кладбищем, заблестели хоботы двухсот «единорогов». Сбросив чехлы, артиллеристы стали у орудий. Мастер Пермяков, торопливо пробегая между ними, проверял, все ли готово.
Румянцев на коне, сбоку
– Слушай команду! Бомбардиры, пушкари, по местам! Вложи заряд! Забей заряд! Зажигай фитили!.. Огонь!
Раздался страшный гул. Все поле окуталось дымом. «Единороги» стреляли бомбами, ядрами и картечью, но особенно страшны были секретные гаубицы. Они имели расширяющийся канал ствола, и каждый выстрел такой пушки разбрасывал 25 фунтов картечи в самой гуще немецких колонн.
Лошадь Фридриха встала на дыбы, захрипела, сбросила всадника на землю, упала. Он вскочил на ноги, поймал чью-то лошадь, метавшуюся среди обезумевших людей, прыгнул на нее, оглянулся, выхватил шпагу.
– Сомкнуть ряды! За мной!
Поредевшие ряды гвардейцев сомкнулись, побежали за ним.
За русскими редутами они увидели несокрушимую стену штыков. Раздался залп. Лошадь короля стала оседать. Шляпа его упала. Де Катт протянул руку, помог пересесть на свою лошадь.
Эскадроны генерала Зейдлица карьером мчались в атаку.
В эту же минуту, которая казалась вечностью, король увидел тысячи русских солдат, с криком «ура» и со штыками наперевес бежавших в атаку, услышал страшный вой и свист. Казаки лавой неслись наперерез эскадронам Зейдлица. За казаками летели на своих маленьких конях башкиры в высоких шапках и калмыки, размахивая кривыми саблями.
Непрерывный гул орудийных выстрелов стоял над полем, окутанным дымом.
– Ваше величество, нас догоняют! – кричал де Катт, шпоря коня.
Король оглянулся. За ним неслось с десяток казаков, и впереди, размахивая арканом, скакал огромный казак в шапке с волчьим хвостом. Лицо его было изуродовано шрамами, глаза сверкали. Они пронеслись мимо королевского шатра. Несколько казаков соскочили с коней, бросились туда, остальные трое или четверо продолжали погоню. Король боялся оглянуться, ему чудился свист аркана. «Они поймают меня в петлю, как зверя на охоте…»
Неожиданно из-за леса выскочило несколько десятков «черных гусар» во главе с ротмистром Притвицем. Казаки придержали коней, выхватили сабли…
Два часа спустя король Фридрих в грязном деревенском трактире писал письмо брату:
«Я не переживу этого. У меня нет средств к спасению. Мне кажется, все погибло… Никто не может представить себе ужасный огонь русской артиллерии!..»
Как это ни странно, но Фридриху Прусскому, который до конца жизни не мог забыть позорного поражения под Кунерсдорфом, так и не пришла в голову мысль, что решающую роль в этой битве сыграла стойкость русского солдата.
Салтыков, в своем стареньком белом мундире, покачивая головой, стыдил атамана Краснощекова:
– Ну что, упустили?
Краснощеков вздохнул так, что даже
– Упустили…
Салтыков помолчал, потом сказал:
– Да, тяжелая была баталия!
Потом он, кряхтя, подсаживаемый адъютантами, сел на свою серую лошадь и медленно двинулся по тропинке в гору, туда, где белела палатка главнокомандующего.
К нему подъехал штабной офицер.
– Ваше сиятельство, прикажете приготовить фельдъегеря для отправки реляции в Санкт-Петербург?
Старик устал и думал о том, что хорошо бы раздеться, лечь на походную койку и поспать час-другой. Но он понимал, что этого делать нельзя, и, выпрямившись в седле, сказал:
– Найти одного из офицеров, отличившихся в баталии, и обеспечить ему смену лошадей по всему пути. Надобно понимать, что виктория сия не токмо принесет великую радость народу российскому, но и во всей Европе вселит надежду на мир.
Иван Иванович Шувалов дочитал реляцию. Елизавета Петровна поднесла платок к глазам, потом, не сдерживаясь, заплакала громко, а потом сказала, виновато улыбаясь:
– Сие я от счастья. Спасена честь России…
Иван Иванович растроганно воскликнул:
– Не токмо спасена, но и на весь мир Россия возвеличена! Артиллерия же наша судьбу всей баталии решила!
Елизавета Петровна повернулась к Петру Ивановичу Шувалову:
– Спасибо тебе, Петр Иванович, недаром твои вензеля на сих пушках.
Петр Иванович покряхтел:
– Ваше величество! Вензеля-то мои, да пушки Данилова, Нартова, Мартынова, и сам Михайло Васильевич Ломоносов великое попечение о сем деле имел…
Разумовский покачал головой:
– Що пушки там попрацовали [59] добре – то верно, тильки судьбу баталии не они решили. Решил ее солдат с ружницею, вот кто…
Императрица задумалась, а потом сказала:
– Жалко, я хворая стала, принять Ломоносова не могу. Иван Иванович, увидишь его, скажи, что дочь Петра Великого благодарит его от всей души.
59
П о п р а ц о в а л и – поработали (укр.).
Но Ломоносову не нужно было никакой благодарности. Его сердце и так было переполнено радостью и гордостью, ведь победа над прусской военщиной во главе с Фридрихом означала победу не только России, но и ее союзников – Франции, Швеции, Австрии. В этой победе он видел историческую справедливость, восклицая:
– Нам правда отдает победу!
И он славил Салтыкова, который был еще сподвижником Петра, и доблесть русских солдат, сломивших коварного, надменного врага.
…Стремится сердце Салтыкова, Дабы коварну мочь сломить. Ни польские леса глубоки, Ни горы Шлонские высоки В защиту не стоят врагам… Бегущих горды пруссов плечи И обращенные хребты Подвержены кровавой сечи. Главы валятся, как листы.