Повести писателей Латвии
Шрифт:
Антония же не могла допустить, чтобы на нее кто-то кричал первым:
— Пичинь, я тебе вот что скажу: иди-ка ты на горшок со своим искусством!
Оба они были люди одного поколения, оба долгие годы играли собачек и котиков, и Пичинь понял, что ему надлежит быть умнее, так как власть в театре в его руках, посему Пичинь снял очки и убедился, что все, абсолютно все, слышали, что сказала Антония, вновь сел к режиссерскому пульту и чуть слышно произнес несколько слов, которые срывались с его губ с явным усилием и самому ему ужасно не нравились:
— И все же — искусство! Только искусство может нас рассудить. Только во имя настоящего и высокого искусства я снимаю тебя с этой пустяковой роли. Никто нам не простит, что котенок не умеет мяукать. Никто!
Антония сошла со сцены, разъяренная, как истая примадонна. Она сняла куклу котенка с руки, швырнула ее на ужасающего пса, пес в страхе рухнул, и, проходя мимо режиссера, продемонстрировала свой беспредельный талант, прошипев Пичиню в лицо:
— Шшшшшшшш!
Шип этот удался ей блистательно. Но режиссера и блистательное шипение не убедило, он не позвал Антонию обратно, чтобы она заменила ради мира и спокойствия мяуканье шипением.
Пичинь остался сидеть у своего пульта оскорбленный за искусство, которое он отстаивал.
Антония громко хлопнула дверью и, оставшись в вестибюле одна, расплакалась.
Опомнилась она, только услышав, что дверь вновь открывается, а это из зала вышел Юрис Страуме и остановился за спиною Антонии.
— Не бегай за мной, Пичинь, я уже давно знаю, что меня в этом храме искусств все считают фурией, только фурией, и никем больше. И все же я актриса. Хотя по твоей милости никогда не была ни Джульеттой, ни Жанной д’Арк, но тем не менее не забывай, что во мне все равно живет их возвышенная душа.
Вот теперь в голосе Антонии была не только беспомощность, но и полная отчаяния кротость, так что Юрис не осмелился произнести хотя бы слово, он просто испугался, что Антония оглянется и увидит его.
И она оглянулась и увидела Юриса. И этот миг беспомощности она в сотую долю секунды преобразила в миг ненависти.
— Что вам от меня нужно? Вы хотя бы человек действия, так ловко расправились на острове с этим гением анекдотов, что и не подкопаешься, а я вот с каким-то несчастным Пичинем не могу разделаться.
— В тот раз на острове я дал вам нож. Может быть, вы вспомните, где он остался, пока я танцевал с Линой? — Юрис спросил предельно конкретно, чтобы Антония ответила так же конкретно.
— В тот день Фатум был ужасно взволнован, и я не в состоянии была замечать какие-то там ножи, — сказала она поспешно, уходя по вестибюлю, и неожиданно исчезла за какой-то дверью.
У противоположной стены стоял молодой человек и изучал афиши, все никак не мог решиться, на какое представление ему идти.
Так же неожиданно, как и исчезла, Антония вновь появилась, но на сей раз с Фатумом на плече. Она увидела, что капитан яхты еще не ушел, поэтому остановилась рядом со своей фотографией. Вся стена была заполнена фотографиями актеров, и Антония на ней выглядела такой, как лет пятнадцать назад, когда она была молодая, красивая и мечтательная — чистая Джульетта и Жанна д’Арк.
— Будь Янка Коцынь жив, он непременно добился бы, чтобы вы еще сыграли Джульетту и Жанну д’Арк. В кукольном театре, наверное, главное голос, вашей фигуры никто не видит, только куклы, — Юрис подошел к Антонии, глядя на ее фотографию времен расцвета и думая, почему же не сбылось то, что она когда-то обещала своим лицом, глядя в фотоаппарат.
— Но его же больше нет. И хорошо, что нет. Тогда бы все надо мной смеялись. Старуха — и еще играет невинных девиц. Только для Фатума я все еще Джульетта и Жанна д’Арк. Он мне вместо сына, — Антония очень старалась выглядеть такой, как на фотографии, такой же смелой и такой же наивной, такой же уповающей и такой же повелевающей.
— А где ваш сын? — спросил Юрис вполне конкретно и тихо, так как сейчас эта мощная женщина выглядела весьма тихой, а он не хотел хотя бы малейшим повышением голоса задеть ее.
— Сын у меня был только до семи лет. Как пошел в школу, так сына больше не стало. С каждым годом мать ему была нужна все меньше и меньше. Я даже обрадовалась, что вы отбили эту капризную красотку, она бы совсем отняла у меня моего Рихарда. Рихард мне сегодня позвонил перед репетицией, — она ласкала Фатума, а Фатум ласкался к ней.
— Неужели? — спросил Юрис и вдруг почувствовал жалость, так как ему показалось, что примерно так же мягко и просто он мог бы разговаривать со своей матерью. Эта женщина определенно была очень хорошей матерью.
— Он мне с год не звонил на работу, а сегодня после всей этой истории с Янкой Коцынем позвонил из Министерства торговли. Из тридцать шестого кабинета. Назначен министром торговли, — она выглядела ужасно счастливой оттого, что сын позвонил ей перед репетицией.
Вдруг Фатум взъерошился, выгнул спину, глаза его засверкали, и он взвыл коротко и испуганно.
Антония заметила стоящего у афиши молодого человека со светлыми усиками и в темных очках.
— Кто это такой? Почему Фатум из-за него так взволновался? — Она указала пальцем на младшего лейтенанта, так как была уверена, что Фатума расстроил именно он.
— Впервые вижу, — ответил Юрис, хотя сразу узнал его.
— Фатум никогда не волнуется попусту. Это нехороший человек. Мне не нравится, что такие приходят в наш театр. Он, по-моему, может исчезнуть так же ловко и быстро, как и Янка Коцынь! — Ее мягкость в одну тысячную долю секунды преобразилась в ненависть, она уже ничего не могла больше выносить, поэтому немедленно оставила обоих молодых людей в пустом вестибюле, где они и застыли, раскрыв рот и изумленно взирая друг на друга.
— Она такая эмоциональная, у нее так неожиданно меняется настроение, что вполне возможно… Она могла что-нибудь сделать с Янкой Коцынем, — сказал Юрис Страуме.