Повести писателей Латвии
Шрифт:
В 14.00 Юрис Страуме должен был быть у следователя. Уже за час до этого он направился туда, делая большой крюк по городу, можно было подумать, что он видит эти хорошо знакомые улицы последний раз. Раньше он о всех предстоящих событиях в жизни думал с легким предвкушением, этакое неконкретное ожидание доставляло ему приятное чувство, и вот никакого тебе приятного чувства, а одна смутная тревога.
Он уже успел прочитать штук семьдесят книг о преступлениях, начиная с Достоевского и кончая тощими детективными брошюрками, где убийцу находят быстро и просто, только слегка поломав голову, будто решая простенькую шахматную задачу. Юрис Страуме с удовольствием бы очутился в мире любой такой книжки, только вот трудные вопросы Достоевского были ему не под силу. Он мог этим наслаждаться как литературой, как искусством, но жить так напряженно, так мучительно он бы не смог. Ему страшно хотелось, чтобы все произошло так же благополучно, как в книжках с тонкими и обтрепанными обложками.
В половине второго, проходя мимо оперы, он увидел, что у этого храма муз стоит белоснежный «хорьх» с опущенным верхом.
Эдмунд сидел за рулем, и лицо его выражало смятение. Майя выглядела такой разъяренной, что казалось — вот-вот она совершит нечто ужасное. Рихард поправлял свою пеструю бабочку, и взор его горел угрюмым бессилием. Антония сидела со своим Фатумом на плече, все ее существо явно выражало, что все происходящее она предвидела заранее. Лина существовала так отчужденно, словно Юрис и не танцевал с нею танго.
Когда Антония увидела на противоположной стороне улицы у витрины книжного магазина капитана яхты, ее Фатум взревел так ужасно, что все проезжающие машины затормозили, водители долго крутили головой, не понимая, откуда вдруг донесся такой ужасающий звук. Люди, ожидающие трамвая, кинулись врассыпную, так как им показалось, что здание оперы рушится и сейчас свалится на голову.
Один Юрис не испугался этого вопля, даже помахал сидящим в «хорьхе», но сидящие в «хорьхе» смотрели на него с таким презрением, с таким осуждением, как на жалкую тварь, на половую тряпку или как на кошмарного негодяя, который садится за белоснежную скатерть с немытыми руками.
Именно так сидящие в «хорьхе» сделали вид, что вовсе даже не видят Юриса Страуме, элегантная машина круто взяла с места и исчезла, оставив Юриса с приветственно поднятой рукой.
Он понял, что все уехавшие считают его единственно виновным в исчезновении Янки Коцыня, считают его убийцей, нежелательным и даже опасным для общества, и внутри его вдруг зазвучало танго. Нет, нет, он не насвистывал, не мурлыкал, эта проклятая ретромелодия сама отчаянно зазвучала, и он уже не мог от нее отделаться. Юрис пытался внушить себе, что танго это последняя глупость, что в мире есть мелодии куда красивее и превосходнее, это же последний идиотизм — выбирать из всего богатейшего наследия мировой культуры такой пустячок, эту блестящую пустышку, но танго захватило его твердо и неотвратимо, танго уже внедрилось в него, он уже обволокся этим танго, словно броней, словно возвел неприступную крепость, это танго было остатками последней силы, последней связью с реальностью, утешением, смирением с невозможностью увидеть самого себя и других в истинном свете.
В 14.00 Юрис Страуме сидел в кабинете майора Григалиса и смотрел, как глазеют на него из аквариума яркие рыбки. Он был уже в другом мире, так как, отыскивая в длинном коридоре нужный кабинет, встретил много таких же людей, которые напряженно ждали и нервно ходили взад и вперед, не зная, как решится их судьба. Вот и сбылось желание, выраженное в день рождения, чтобы наконец-то случилось что-то решающее.
Майор Григалис был не в лучшей своей форме, он вообще был выбит из всякой формы, так как вчера по телевизору показывали документальный фильм про него. Это был первый знак, что дело идет к пенсии, так как следователей, которым доверяют особо важные дела, никогда не снимают. В фильме фигурировал главным образом аквариум с рыбками, и теперь у него была отнята возможность, наблюдая за посетителями, кормить этих рыбок. Он боялся и улыбаться, и морщить лоб так, как это он вчера видел по телевизору. Григалису оставалось только сделать вывод, что начальство ловко вставило ему фитиль. И он не знал, как ему сидеть, как говорить, вообще не знал, как должен держаться человек, которого вчера показывали по телевизору. Насмешки сослуживцев его не особенно тревожили, а тревожило его особенно то, что он не знал, видел ли этот вот Юрис Страуме дурацкую передачу или нет. Именно об этом ему и хотелось спросить, но как раз об этом он и не мог спрашивать.
— Почему вы решили покатать на своей личной яхте совершенно незнакомых вам людей? — спросил майор Григалис.
— Этого я вам коротко и просто не смогу объяснить, — ответил Юрис Страуме и улыбнулся.
— Отвечайте долго и сложно, — майор Григалис истолковал эту улыбку так, что этот молодой человек все же видел его вчера по телевизору и теперь смеется над глупым стариком.
Но Юрис вчера телевизор не смотрел, он улыбнулся просто потому, что у него не было ни одного действительно близкого человека, который бы выслушал его, которому он смог бы о себе рассказать. И Юрис свободно и легко рассказывал, что он делает в библиотеке: как ему нравится эта работа, поскольку библиотеки являются хранилищами духовных богатств. Все, что человечество за долгие годы накопило, все хранится в библиотеках. Что бы было с миром, не будь библиотек? Он задал этот вопрос и сам же на него ответил, что такую ситуацию невозможно себе представить. Но в благородной миссии библиотек ничего нового не происходит. К сожалению, в библиотеках выдают только книги. А у него гениальная идея. Почему бы не хранить там и картины, графику, скульптуры, ноты, которые каждый мог бы брать на дом? Музейные фонды полны картин, которые редко кто видит. А будь эти картины в библиотеках, почему бы, например, не взять на какое-то время домой картину Паулюка? Потом обменять Паулюка на какую-нибудь другую. Многие художественные ценности для многих зачастую недоступны, приходится пользоваться вместо них суррогатами. К суррогатам привыкают, а настоящего искусства уже не понимают. Он собирался написать об этом статью для одной газеты и, когда узнал, что на яхте хотел бы прокатиться начинающий писатель Рихард Витынь, подумал, — а вдруг этот писатель поможет ему изложить все это на бумаге.
Майор Григалис понял, что этот юнец все же не видел его вчера по телевизору, но легче от этого ему не стало, так как майор привык всех свидетелей делить на две группы. Одни хотят что-то скрыть от следователя, и вскорости же становится ясно, что именно они скрывают. Другие не скрывают ничего, но именно с ними всего труднее, поскольку рассказывается столько лишнего, что в груде рассказанного трудно найти что-то стоящее, какую-то нить, приводящую к раскрытию преступления.
— С Янисом Коцынем вы познакомились только в прошлое воскресенье? — спросил майор.
Юрис очень удивился, что Янка его не узнал, так как они ходили в одну школу. Янка, наверное, потому его не помнил, что учился классом выше, а старшеклассники никогда младших не помнят. Как-то в седьмом классе Янка даже спас его от тюрьмы. Это было так. Он влюбился в самую красивую девочку в классе, а классной руководительнице очень не понравилось, что в седьмом классе уже влюбляются. Она велела всему коллективу покритиковать их. А Юрис на эту критику ответил, что он такой человек — если уж влюбился, то по-настоящему, на всю жизнь, и не думает от своей любви отказываться, даже пообещал после окончания средней школы жениться. Все хохотали до упаду, а классная руководительница взялась за его девочку, и уже на следующий день девочка смеялась над Юрисом, как и все остальные. Ему было только четырнадцать лет, казалось, что весь мир рушится, поэтому он нашел на школьном дворе кирпич, раскрыл в коридоре окно над входом в школу и стал поджидать, когда появится гнусная классная руководительница. Но мимо проходил Янка Коцынь, он взял и высадил этим кирпичом стекло в окне. Потом у Янки Коцыня были большие неприятности, а Юрис так и остался неженатым.
Майор Григалис понял, что заносить в протокол этот странный любовный рассказ не стоит, поэтому вычерчивал на белой бумаге красивые кирпичики. Чем дольше он работал на этой должности, выслушивая людей, тем больше выслушивал много такого, что не стоило заносить в протокол. Иной раз ему казалось, что именно это нестоящее и есть самое существенное, именно это говорило о человеке куда больше, чем отпечатки пальцев или заключение авторитетной экспертизы.
— Этот нож у вас случайно не при себе? — майор Григалис отыскал фотографию, на которой Юрис Страуме был виден с ножом в руке.
— Нет.
— Где же он?
— Наверное, остался на яхте, — ответил Юрис и понял, что падает в пропасть, так как из-за всей этой чехарды, вызванной исчезновением Янки Коцыня, он совсем забыло своем ноже.
И вновь его постепенно и неотвратимо охватило танго. Проклятое танго, которому противиться не было сил, которое заглатывает его, как маленькую белую мышь. Не оставалось ничего иного, как чувствовать себя по возможности беспечальнее и раслабленнее в этом танго.