Повести писателей Латвии
Шрифт:
— В кино надо бы сходить, — сказал младший лейтенант, увидев Юриса Страуме.
Он выглядел смущенным и озадаченным.
Но Юрис многозначительно указал на белоснежный «хорьх» и Эдмунда за рулем. Эдмунд тронул с места, но, увидев, что Юрис смотрит на них, затормозил у самой афишной тумбы.
— Я сейчас, — сказал Эдмунд, вылез из машины и подошел к Юрису.
Оставшиеся в машине использовали это «сейчас» весьма практически.
— Отдайте кольца, чтобы в загсе было что опять надеть. — Посаженый отец уже держал раскрытой коробочку, собираясь уложить туда кольца.
Жених и невеста стали стаскивать кольца. Дело оказалось нелегким, пришлось попотеть.
— И зачем вам понадобился этот цирк с церковью? Никто же из нас в бога не верит! Неудобно перед священником, — жених наконец стащил кольцо и отдал его.
— А тебе-то что? Сделал ребенка — будь добр — женись! А где жить будем? У твоей мамы? Семь квадратных метров! Спасибо! Теперь хоть будет что вспомнить! — невеста тоже стащила кольцо и отдала посаженому отцу. Тот вложил оба кольца в коробку и захлопнул ее.
Эдмунд стоял, засунув руки в карманы. Так было надежнее. Хотя проще всего съездить раз-другой по физии владельца яхты, а не терять время на болтовню.
— Честное слово, не помню, куда девался этот жуткий нож. Что ты все за нами следишь да подглядываешь! — сказал он, медленно выговаривая каждое слово, точно тяжкий воз тащил.
— Просто я хочу сходить в кино, — ответил Юрис и продолжал изучать афиши.
— Кино! Майя пришла с работы совсем ошалелая. Ты же ее бог знает о чем расспрашивал и в чем обвинял!
Разговор этот стал все больше интересовать младшего лейтенанта. Он даже надел свои темные очки.
— Я просто хочу понять, — честно признался Юрис.
— Что понять?
— Как нормальные люди становятся преступниками.
— Чего ты городишь? Уж мы-то с женой честные люди. Такие честные, что у нас никогда нет денег. Мне даже тошно, до чего мы честные. Другие за такой вот свадебный транспорт берут пятьдесят, а то и все сто, а я только двадцать пять рублей. Всего лишь. Мне просто неудобно просить больше. Мне стыдно перед всеми знакомыми, перед собой стыдно, перед женой, что я так мало требую! — Эдмунд выглядел особенно свирепым тогда, когда стал обвинять в своих бедах других. Он еще не привык это делать.
— Может быть, этот стыд и есть начало всего?
Эдмунд был слишком возбужден, чтобы произнести что-то связное, свадебные гости выжидающе на него смотрели, посаженый отец показывал на часы, поэтому Эдмунд махнул рукой — что с дураком разговаривать, пошел к своей машине, и вскоре вся кавалькада уехала, трепеща лентами и бантами, в загс.
— Самое страшное то, что Эдмунд мог бы сделать с Янкой что-нибудь нехорошее, — виновато сказал Юрис младшему лейтенанту, который уже не изучал афиши.
— Сколько вам лет? — спросил младший лейтенант.
— Тридцать.
— А говорите так, будто вам пятнадцать, — он снял темные очки и ушел, чрезвычайно довольный собой, настолько довольный, что даже мурлыкал про себя танго. Все его напевают, а он что, хуже?
На фоне покатых и острых крыш Старой Риги, между ее высоких и почернелых труб, на окне чердачной комнатки Лины в молочной бутылке стояли цветы, которые Юрис держал в руках, разговаривая с Эдмундом и младшим лейтенантом.
Стена над постелью Лины вся была обклеена обложками разных иностранных журналов мод, киноактерами в мужественных позах, обольстительными актрисами и яркой рекламой галантерейных принадлежностей.
Лина и Юрис лежали, крепко обнявшись. Она положила голову на его руки, а Юрис крепко обнял ее за плечи.
Они ни о чем не говорили, только Лина пальцем водила по его лицу, будто желая его нарисовать, будто желая его запомнить на вечные времена.
Крутилась пластинка на проигрывателе, само собой понятно, что звучало танго, которое они уже когда-то танцевали. Паул Вышегор-Потрясайтис пел, как будто еще был жив.
— Ты что-то хочешь сказать?
— А я знаю, что ты хочешь сказать.
— Ну, что?
— Ты будешь меня уговаривать, чтобы я познакомилась с твоими родителями, — Лина сказала это и закрыла глаза, лежа неподвижно, как скульптура.
— Да, сгоняем к моему отцу, он человек покладистый.
— Ха!
Юрис так и не смог понять, что означает это ее «ха!». Что-то очень уж насмешливо, очень отчетливо.
Пластинка кончилась, щелкнул автоматический выключатель, и Паул Вышегор-Потрясайтис на какое-то время смолк.
Зато у другой стены начал сипеть и свистеть водопроводный кран.
— Что это еще за психологическая атака? — Юрис встал и попытался привернуть кран, но кран упрямо продолжал сипеть и свистеть.
— В следующем квартале обещали дать воду, — объяснила Лина.
— А где же ты в этом квартале умываешься?
— На работе. По субботам хожу в баню. Иногда часов в двенадцать ночи вода появляется. Даже в домоуправлении удивляются.
— А вид у тебя из окна очень красивый.
— Вот и любуйся. Пока я оденусь.
Юрис стоял у окна и смотрел на острые и угловатые крыши Старой Риги, на почерневшие за долгие годы трубы. Лина вновь разрешила Паулу Вышегор-Потрясайтису петь свое танго, исполненное счастья, светлых надежд и только в дальних далях способное растаять танго.
Черная «Волга» проехала через лес, покатила по берегу красивого озера, и вот уже в лесной излучине показались деревенские домики.
Жилой дом, длинный и приникший к земле. Крыша хлева совсем просела. Старая женщина чинила крышу новыми и ослепительно белыми пластинами драни.