Повести студеного юга
Шрифт:
Нелюдимый миллиардер втайне мечтал, наверное, о славе подвижника науки. Ничто так не льстило ему, как похвала его трудов по изучению Антарктики. Но эта похвала не должна была исходить от журналистов.
Бенджамин сказал ему по телефону, что с ним хотел бы встретиться молодой русский географ, якобы работающий над диссертацией об антарктических островах. Миллиардер ответил, что сейчас он занят и принять никого не может, но разрешил позвонить позже, дня через два. Я ожидал, что через два дня он снова сошлется на занятость. Переговоры о встрече, однако, в назначенное время начались. Он долго расспрашивал, что это за русский
Переступив порог огромного полупустого кабинета, я очень волновался, боялся, что не сумею сыграть роль географа до конца. Но хозяин дома, сидевший за массивным дубовым столом, встретил гостя вполне приветливо. Встал, подал руку, предложил кресло. И, на что я уж совсем не рассчитывал, улыбнулся.
— В России известно мое хобби?
«В России о тебе многое известно», — подумал я, обрадовавшись. Все начиналось именно так, как предсказывал Бенджамин. Что ж, будем играть, коль по-иному нельзя.
— Я полагаю, мистер Салвесен, — скромно сказал я, — ваши ученые изыскания известны всем географам мира, по крайней мере тем, кого интересует Антарктика. К сожалению, свои работы вы редко публикуете.
Хмыкнув, он озадаченно нахмурился:
— Вы думаете, я могу быть вам полезным?
— Иначе я не приезжал бы в Лондон. Простите за откровенность, но я действительно жду вашей помощи.
Мой категоричный тон вызвал у него взрыв смеха. Даже чуть порозовели его растопыренные замшелые уши.
— Браво! Вы мне нравитесь. Хотите кофе?
— Да, если можно.
— Эллиот, две чашки!
Молча стоявший у окна Эллиот сунул в карман свой блокнот и так же молча направился к дверям. С той самой минуты, когда я переступил порог кабинета Салвесена, и до сих пор он не проронил ни слова. В его мутных, красноватых глазах не было ни проблеска улыбки, ни хотя бы слабого любопытства. Длинный, с узким, как сабля, лицом, он походил на бесстрастного биологического робота — я видел такого субъекта в каком-то фантастическом польском фильме.
Пока, деревянно переставляя ноги, племянник миллиардера шел к дверям, я не мог оторвать взгляда от его спины. Сгорбленная, с выпирающими острыми лопатками, она, казалось, тащила на себе незримую тяжкую ношу.
Потом я глянул на Салвесена, должно быть, растерянно и виновато. Он поправлял галстук, выкручивая свою несуразную шею. Из-за плотных занавесей на окнах в кабинете было сумрачно и тихо, как в склепе. Не знаю, может быть, у меня больное воображение, но мне почудилось, словно над моей головой кружит холодная черная тень. Я старался держать себя в руках и невольно вжимался в кресло.
Хриплый голос Салвесена неожиданно спросил!
— Так что вас интересует?
Помедлив, я сказал, что хотел бы уточнить некоторые детали по географии островов Буве и Южных Сандвичевых, но особенно подробно я будто бы намерен остановиться в своей диссертации на естественных проблемах Южной Георгии, так как первое описание этого острова сделали наши русские моряки — Беллинсгаузен и Лазарев. В частности, мне было бы интересно узнать от мистера Салвесена, как повлияли на девственную природу Южной Георгии промышленные сооружения Грютвикена. Об этом нигде ничего не написано.
Салвесен сухо меня перебил:
— А разве
Я понял, почему, услышав о Беллинсгаузе и Лазареве, он вдруг нахмурился.
— О нет, сэр, напротив, — исправляя оплошность, поспешил возразить я. — Книга Шеклтона «В сердце Антарктики» давно стала моей настольной. Я был бы счастлив поклониться его могиле, но что делать, не у всех есть возможность побывать на Южной Георгии, даже у тех, кто плавает на китобойных флотилиях.
Кажется, мой ответ его удовлетворил. Сказал ворчливо:
— Не тяните за уши политику туда, где ей не место.
Что он имел в виду, догадаться было нетрудно.
В 1918 году этот самый Салвесен и его друг Шеклтон, будучи офицерами Королевского флота Великобритании, добровольно участвовали в интервенции англичан на Кольском полуострове. Салвесен, уже тогда владевший Грютвикеном, хотел еще захватить наши северные зверобойные промыслы, а Шеклтон жаждал сражений с Советами. «Шеклтон, — писал один из буржуазных биографов знаменитого полярника, — собирался надолго осесть в штабе генерала Мейнандера в Мурманске и говорил своим друзьям, что наконец-то получил работу себе по сердцу: поездки на санях, а затем сражение. Но к сожалению, возможность для вооруженных схваток не появлялась, и человек, который по своей природе всю жизнь был борцом, — как пишет этот биограф, — оказался лишен высшего счастья встретиться на поле брани с врагом своей страны».
Со временем политические взгляды Шеклтона изменились. Другом Советского Союза он не стал, но и слепой враждебности больше не проявлял. «Я уважаю мужество, а в мужестве этим парням не откажешь», — говорил он о бойцах Красной Армии, заставивших храброе британское воинство бежать из Мурманска с позором.
Что же касается Салвесена, то для него Советская Россия всегда оставалась врагом, и, когда мог, он пытался вредить ей.
В 1946 году наша китобаза «Слава» и несколько судов-охотников стояли в Ливерпуле на капитальном ремонте (кстати, стояли они рядом с одной из флотилий Салвесена). Потом, уже в Антарктике, на «Славе» обнаружили, что в трюмах китобазы, опечатанных в Ливерпуле под гарантию англичан, не хватает промыслового снаряжения. И многое было негодным. Гарпунный линь — канат к промысловым гарпунам — наполовину оказался гнилым. Сверху бухты были новые, а внутри — гнилые ошметки. Пришлось искать посредников и за огромные деньги покупать все на складах Салвесена в Грютвикене. Без посредников нам бы он ничего не продал, а другие порты были за тысячи миль.
Закупки для нас делал норвежский капитан Карл Бергстэд. Услышав цену на гарпунный линь, он сказал Салвесену:
— Сэр, мне кажется, ваш линь позолочен.
— Да, — ответил Салвесен, — в Грютвикене у меня все покрыто золотой пылью. Но если вы вздумаете торговать этим канатом с русскими, для них он должен быть из чистого золота.
Бергстэд не говорил, для кого он берет линь, но Салвесену-то было известно, чего у нас не хватает.
Потом на «Славе» вышел из строя паровой котел: лопнули дымогарные трубы, которые в Ливерпуле, очевидно, либо были потравлены кислотой, либо повреждены иным способом. На палубе, где велась разделка китовых туш, все остановилось, не стало тепла в судовых помещениях. Ледяная антарктическая стужа, ураганы, и негде обогреться.